Контакты
Контакты
Последние честолюбивые планы Цезаря. — Цезарь и идеи Кая Гракха. — Популярная монархия Цезаря. — Восемь городских префектов. — Недовольство высших классов. — Сочинения Цицерона. — Брут. — Назначение новых почестей Цезарю после Мунды. — Цезарь и Брут. — Грандиозные и химерические замыслы Цезаря. — Законы и реформы Цезаря. — Перемена в Антонии. — Высшие почести, оказанные Цезарю. — Иллюзии диктатуры. — Колонии Цезаря. — Буфротская колония и интриги Аттика. — Праздник Луперкалий.
В высших классах недовольство все увеличивалось. Наследственная гордость и недисциплинированность делали их недоброжелательными ко всякому правительству; раздражительность их еще увеличивалась вследствие воспоминаний междоусобной войны, печали по поводу потери родных и друзей и нарушенных интересов. Одни вследствие конфискаций имений побежденных увидали себя лишенными наследств, на которые рассчитывали. Другие потеряли суммы, отданные на хранение в храмы Италии и Востока. Редкость денег и трудность кредита наносили ущерб большому числу лиц. Цезарь напрасно старался доказать в своих «Записках о гражданской войне», что не он, а Помпей наложил руку на вклады частных лиц и что благодаря ему, напротив, были спасены сокровища известного храма Дианы в Эфесе1: Помпей умер, и все изливали свое дурное расположение духа на живого человека.
Нужно было быть человеком, одаренным неутомимым терпением и ловкостью, почти сверхчеловеческим спокойствием и благоразумием, чтобы управлять посреди такой гордости, недовольства, злобы, борьбы честолюбия и противоположных интересов. Власть, месть и самая усталость, напротив, возбуждали в Цезаре жажду славы, желание сравняться с Александром в громадных предприятиях, а сила вещей побуждала его разорвать цепи законности и желать все более обширной власти. Вокруг него было слишком много нетерпеливых аппетитов, слишком много химерических надежд на невозможную помощь. Нищета увеличивалась в Италии ужасным образом: значительная часть среднего класса и простого народа была приведена в отчаяние нескончаемым кризисом. Масса восточных рабов, художников или ремесленников была освобождена своими менее богатыми господами, которые, не имея более возможности извлекать выгоды из их работы во время кризиса, не имели и средств прокормить их. Нужно было уменьшить число участников в хлебных раздачах, а это увеличивало бедствие.
Ужасная катастрофа казалась неизбежной, если бы не нашли новых средств; а эти средства могли явиться только путем завоевания Парфянской империи с ее сказочными сокровищами. В этом завоевании было все спасение. Сколько чудесных вещей мог сделать Цезарь, когда война против парфян доставит ему необходимые капиталы! Но мог ли он хорошо выполнить столь трудное предприятие, будучи принужден считаться с предрассудками, страхами, интересами завистливых и дурно расположенных сенаторов, в данный момент со злобным удовольствием занимавшихся только писанием и чтением похвал Катону? Сам Брут составил одну такую похвальную речь в честь его самоубийства.
Вероятно также, что Клеопатра, единственная женщина, игравшая такую странную роль в падении великой Республики и думавшая убедить Цезаря жениться на себе, продолжала своим соблазном, словами и примером будить в нем страсть к царской власти. Разве не явилась она в Рим со своим новорожденным сыном, которого называла сыном Цезаря, чтобы получить от Цезаря позволение дать ребенку его имя; и разве не увозила она, покидая Рим, вместе с подарками, и привилегиями этого многозначительного позволения?2 Впрочем, каковы бы ни были истинные честолюбивые замыслы Цезаря, их осуществление в данный момент зависело от успеха парфянской войны. Эта война была главной задачей Цезаря, и он прилагал всю свою энергию, чтобы привести ее в исполнение.
К несчастью, во второй половине 46 года очень важные обстоятельства принудили его еще раз отложить ее. Пользуясь популярностью в Испании имени Помпея и благодаря недовольству, вызванному злоупотреблениями назначенных Цезарем правителей, и брожением во многих легионах, Кней Помпей и Лабиен набрали армию и завоевали большую часть полуострова. Цезарь сперва не считал опасность большой и предоставил заботу о войне своим генералам. Но последние, не будучи в состоянии одержать победу, кончили тем, что написали Цезарю о необходимости его приезда в Провинцию. Известие об успехах Кнея Помпея увеличило беспокойство общественного настроения, которое и так было велико. Цезарь правильно полагал, что нельзя отправиться на Восток, оставив в Испании победоносного врага. Неужели он никогда не покончит с гражданскими войнами? Эта новая экспедиция в такой момент не могла не раздражать его до последней степени. Она принуждала его прервать реформы, уже наполовину приведенные в исполнение, и отложить парфянскую войну. Она увеличивала и так уже большие затруднения, в которых он находился, указывая ему, что мир не был окончательным.
Раздраженный этой испанской войной, решившись быстро окончить ее и устрашить своих противников сильным ударом, Цезарь в конце года почти открыто соединил в своих руках все высшие государственные должности. Он принял диктатуру, сделав своим начальником конницы уже не впавшего в немилость Антония, а верного Лепида, назначенного правителем Ближней Испании и Нарбоннской Галлии, которому, к всеобщему изумлению, было позволено управлять своими провинциями при помощи легатов3. Он хотел, кроме того, быть избранным на 45 год единственным консулом (consul sine collega)4 и отложил выборы прочих должностных лиц. Диктатор и консул, не имевший товарища, разве не обозначало это почти самодержавного монарха?
Эти меры произвели ужасное впечатление. Пропасть недоверия, отделявшая Цезаря от высших классов, еще более расширилась; к этому присоединились химерические страхи, что абсолютная власть в руках Цезаря будет синонимом социальной революции. Неожиданно возник слух, что Цезарь приказал начать в разных местах Италии межевание земель, чтобы произвести конфискацию их и распределить между своими солдатами, как сделал Сулла5. На мгновение всех охватила настоящая паника. Но скоро узнали, что этот страх был преувеличен: Цезарь приказал только новой комиссией заместить прежнюю, которой аграрным законом 59 года было поручено разыскать в Италии и в Цизальпинской Галлии остатки общественного домена и земель, купленных у частных лиц6. Он хотел двинуть вперед применение старого аграрного закона, чтобы сдержать обещания, сделанные солдатам во время гражданской войны.
Умы немного успокоились. Но другие происшествия не замедлили их вновь взволновать. Цезарь уехал в Испанию, не созвав комиций7, и все в Риме ожидали, что он во время своего путешествия придаст магистратурам законный характер. Вместо этого к концу года явился новый сюрприз: Цезарь назначил восемь городских префектов (praefecti urbi), которым поручил все функция преторов и некоторые из функций квесторов, так же как и управление казначейством8. Номинально они стояли под контролем Лепида, но в действительности ими руководили Корнелий Бальб и Оппий. Таким образом, Цезарь установил то, что мы теперь назвали бы управлением кабинета, при котором не было бы и речи о народе и Сенате. Во время этого же путешествия он написал книгу против Катона, в которой старался опровергнуть республиканскую идеологию, казалось, снова готовую расцвесть.
Эта внезапная перемена в политике до крайности раздражила высшие классы Италии и даже правое крыло его партии9. Полился целый поток обвинений: сурово упрекали его за позволение дать свое имя сыну Клеопатры10; создание восьми городских префектов казалось одной из самых произвольных мер, которые когда-нибудь видали; начинали говорить, что он хочет сделаться царем — ужасное обвинение, бывшее роковым для стольких знаменитых римлян. Сверх того, узнали, что Марцелл, консул 51 года, которому Цезарь даровал прощение, был загадочным образом убит в Афинах, когда возвращался в Рим. Тотчас обвинили Цезаря, что он изменнически приказал убить его из мести, лицемерно простив его. Появление книги против Катона подлило масла в огонь: Цезаря называли клеветником на великого человека. Между знатными один только Цицерон, тронутый многочисленными похвалами, которые воздавал ему Цезарь в своей книге, послал через посредство Бальба и Долабеллы письмо диктатору с выражением благодарности; но он не осмелился прочитать это письмо Аттику11. Аграрная комиссия своими работами также причинила беспокойство многим. Ее деятельность пробудила в простом народе надежды, иллюзии и желания, которые могли быть опасны для всех. Расследования, сделанные с целью установить, какие земли были общественными, сильно занимали всех, потому что даже если бы они были сделаны с абсолютной справедливостью, они все же могли причинить много неудобств. Поэтому комиссары были завалены рекомендательными письмами и прошениями от собственников, их друзей и родных12.
В то время как Цезарь сражался в Испании, положение в Риме вообще было малоуспокоительным. Обеспокоенные Бальб и Оппий писали к Цезарю письмо за письмом. Нетерпеливо ожидая его возвращения, они любезным вниманием старались успокоить влиятельных людей, а особенно Цицерона, на которого начинала надвигаться тень старости, полной печали и огорчений. Чтобы упорядочить свои все более и более запутывавшиеся дела, он в конце 46 года женился на Публилии, молодой четырнадцатилетней девушке13, принесшей ему хорошее приданое. Но в начале 45 года он был поражен тяжелым ударом: Туллия умерла в родах после своего развода14. Огорченный отец искал утешения в философских работах и начал приводить в исполнение уже долго с любовью обдумываемый замысел, от которого его постоянно отвлекали политические перемены. Он хотел резюмировать греческую философию в ряде диалогов, аналогичных диалогам Платона, где действующими лицами выступали бы все великие римляне последних поколений от старшего Катона до Лукулла и Варрона. Цицерон с его великим литературным гением мог бы, обрабатывая эту тему, создать образцовые произведения, изобразив для потомства в тихой интимной атмосфере философских диалогов те великие фигуры, которые история показывает нам во время войн и политической борьбы.
Но необходимым условием было, чтобы он мог работать по своему желанию и с полным спокойствием, а вместо этого сколько было теперь в его жизни беспокойств и печалей. Нужно было постоянно требовать от Долабеллы возвращения по частям приданого Туллии; нужно было искать денег, чтобы воздвигнуть своей дочери пышный мавзолей. Наконец, истинные намерения Цезаря продолжали оставаться для него томительной загадкой. Он постоянно писал по этому поводу к Бруту, недавно возвратившемуся из управления Цизальпинской Галлией. Он постоянно читал и перечитывал великие политические трактаты, написанные на греческом языке; особенно он читал письма Аристотеля и других греческих ученых, написанные к Александру Великому с целью побудить его управлять монархически народами Азии, в Греции же оставаться первым из греческих граждан, членом благородной расы, которая всегда жила и могла жить только при свободном режиме15. Письмо Аристотеля даже возбудило в Цицероне мысль написать подобное письмо к Цезарю, и, действительно, он составил прекрасный трактат, который послал Аттику16. Но благоразумный банкир посоветовал Цицерону сперва прочитать его Оппию и Бальбу, а последние отсоветовали Цицерону посылать письмо Цезарю17. Это было для Цицерона большим разочарованием, а для образованных классов новым поводом для подозрений. К счастью для Цицерона, посреди всех этих волнений умер один его горячий поклонник, некто Клювий, оставив ему богатое наследство, уменьшившее его денежные затруднения. Но в общем Цицерон, подобно всем, был в постоянном нервном напряжении.
Пришедшие из Испании в начале 45 года известия только увеличили общее беспокойство. Обдумывая завоевание Парфии, Цезарь так плохо приготовился к испанской войне, что в начале ее, как это было во время войны с Верцингеторигом, во время первой испанской кампании и во время кампании в Эпире, его солдаты страдали от голода18.
Неожиданное и странное событие на некоторое время отвлекло от испанской войны внимание высшего римского общества. Брут развелся с дочерью Аппия Клавдия и женился на Порции, дочери Катона и вдове М. Бибула19, товарища Цезаря по консульству, адмирала, умершего во время эпирской войны. Аристократ старого рода, страстный любитель искусства, литературы и философии, Брут был одним из тех любимцев судьбы, которые получают всеобщее уважение, ничего для этого не делая. Обладавший некоторыми добродетелями, довольно редкими в высшем обществе, как то: воздержанностью, чистотой, самообладанием, презрением к вульгарному честолюбию, он умел не только заставлять прощать себе мелкие ошибки, как, например, ростовщичество, которым занимался в Киликии, но и заставлял всех, даже Цезаря, удивляться себе, как чуду воли и энергии20. Таким образом, ему добровольно предлагали то, что другие могли получить только ценой больших усилий, и невозможное для всех ему удавалось. Он сражался на стороне Помпея, и, однако, Цезарь ради Сервилии осыпал его почестями. Он сделался одним из самых выдающихся членов аристократической цезарианской партии, но это не препятствовало Цицерону и самым выдающимся помпеянцам оставаться его большими друзьями. И вот он объявляет о своем браке с этой прекрасной вдовой, отец и первый муж которой были самыми ожесточенными врагами диктатора! Весь Рим спрашивал себя, что обозначает этот брак? Станет ли Брут таким образом враждебным новому правительству Цезаря? Или последний примирится со своими прежними противниками? Сервилия, боявшаяся, чтобы этот брак не заставил сына потерять расположение диктатора, старалась помешать ему; Цицерон благоразумно держался в стороне; но это было напрасно. Без сомнения, здесь дело шло о проснувшейся через много лет старой симпатии между двоюродными братом и сестрой. Брут, однако, не намеревался порвать с Цезарем и с намерением, может быть, получить прощение за свой брак, написал памфлет в защиту диктатора, бывший ответом на обвинение его в убийстве Марцелла.
Цезарь и на этот раз победоносно окончил испанскую войну, но перенес при этом затруднения и опасности, которых не подозревали. Сам он несколько раз был болен и вел операции с такой усталостью, что при Мунде (севернее Гибралтара) 17 марта 43 года едва не был разбит и взят в плен. Победа не была поэтому такой блестящей, как другие: диктатору не удалось уничтожить всех своих врагов, и если погибли Кней Помпей и Лабиен, то Сексту Помпею удалось бежать на север. Однако молодой Секст не казался Цезарю страшным противником, и, оставив своим генералам заботу о его преследовании, он решил вернуться в Италию, где известие о битве при Мунде и об его возвращении вызвало очень сильное волнение.
Решительный момент приближался. Междоусобная война была окончена битвой при Мунде; по мнению высших классов, не могло более быть никакого предлога к продолжению диктатуры. Хотели, наконец, узнать, намерен ли Цезарь управлять своей родиной как тиран, или же даст ей свободу. К несчастью, левое крыло цезарианцев тотчас же воспользовалось победой, чтобы предложить новые почести, которые были тотчас же утверждены. Цезарю поднесли титул imperator как наследственное praenomen; он назначался консулом на десять лет и получал право предлагать кандидатов на эдильство и трибунат21. В то же время Бальб и Оппий, желая доставить удовольствие Цезарю и произвести впечатление на общество, предложили всем влиятельным лицам Рима отправиться ему навстречу, чтобы оказать почет и сопровождать его в столицу. Было ясно, если только его сторонники не шли дальше его намерений, что Цезарь стремится к верховной и абсолютной власти. Рассуждали, сомневались, надеялись, с нетерпением ожидали прибытия Цезаря, который, напротив, не торопился. Он сперва замедлил в Испании, где занялся устройством римских колоний в Гиспале22, Новом Карфагене23, Тарраконе24, конфискуя часть их территории и помещая там известное количество своих солдат, которым он давал отставку. Он замедлил затем в Нарбоннской Галлии, где оставил одного из своих друзей, оказавшего ему большие услуги во время александрийской войны, Кая Клавдия Нерона, поручив ему раздать ветеранам десятого легиона земли в окрестностях Нарбонны, а ветеранам шестого легиона в окрестностях Арелата (совр. Arles)25. Однако еще до своего перехода через Альпы Цезарь уже находился посреди глухой борьбы, свирепствовавшей в римском обществе. Консерваторы и обе фракции цезарианцев согласились на предложение Оппия и Бальба из расчета, лести или нетерпения, и кортеж, который должен был его сопровождать, увеличивался с каждым днем. Сам Антоний, наскучив бедностью и неизвестностью, на которые он был осужден, выехал из Рима, твердо решив найти средство получить прощение26. Требоний также двинулся в путь, чтобы идти навстречу Цезарю, но он так был раздражен новой политикой диктатора, что спрашивал себя, не лучше ли было уничтожить Цезаря ударом кинжала27. Наконец, Брут, по соглашению с Цицероном, который с нетерпением желал узнать, на что ему рассчитывать, отправился навстречу Цезарю в Цизальпинскую Галлию, с целью узнать его намерения и, может быть, также узнать, не произвел ли дурное впечатление его брак. Но Бруту все было позволено; он был хорошо принят, получил похвалы за ревность, какую выказал в прошлом году во время своего управления, и счастливый от этого приема, написал Цицерону, что его опасения неосновательны и что Цезарь намерен восстановить аристократический образ правления, согласно с желаниями консерваторов28.
Действительно, Цезарь, обеспокоенный общественным недовольством и раздором среди своих сторонников, кажется, одно мгновение хотел дать удовлетворение правому крылу цезарианцев, консерваторам и высшим классам. Он примирился с Антонием и, чтобы показать всем, что простил виновника ужасных репрессий 47 года, приказал ему часть пути сделать даже в своих носилках. Он уничтожил городских префектов, отказался от некоторых почестей, сложил с себя единоличное консульство, созвал комиции, заставил назначить обычных магистратов и выбрать в консулы одного из своих испанских генералов, Кв. Фабия Максима, и Требония, бывшего одним из наиболее знаменитых и наиболее недовольных умеренных цезарианцев.
В таком впечатлительном обществе этих мер было вполне достаточно для того, чтобы у многих возродились надежды, Цезарь делал примирительные распоряжения, он не хотел, следовательно, надолго откладывать конец исключительных положений! Но всегда предусмотрительный Цицерон продолжал сомневаться и был прав. Цезаря нисколько не занимала конституциональная проблема, интересовавшая всех праздных людей Рима; его единственной, всепоглощающей мыслью была война с Парфией. Он желал не восстановления конституции, а завоевания Парфянской империи. Его здоровье было плохо; припадки эпилепсии, которой он всегда страдал, сделались чаще и сильнее29; тело и дух его были изнурены. Его прекрасный бюст, находящийся в Луврском музее и являющийся произведением великого неизвестного мастера, удивительно передает крайнее напряжение чудесной жизненности, уже почти совершенно истощенной. Но он не хотел, не мог отдыхать, как ему было нужно; его звала сказочная Парфия.
В продолжение месяцев, проведенных им в Испании, положение Италии нисколько не улучшилось. Если битва при Мунде избавила его от нескольких страшных противников, то она нисколько не помогла одолеть тяжелые политические и экономические затруднения, в которых билась Италия. Его умеренность скоро изменилась; немедленно по прибытии в Рим вместо конституционных реформ Цезарь со своей всегдашней энергией начал военные и политические приготовления к экспедиции, долженствовавшие увлечь общественное мнение и сделать его более благоприятным. Чтобы отпраздновать испанский триумф, были даны грандиозные празднества; на грандиозных народных банкетах Цезарь впервые приказал вместо греческих вин подать некоторые италийские вина, искусно приготовленные восточными рабами и начинавшие входить в славу. Он хотел таким образом познакомить народ с италийским виноделием и ободрить италийских виноделов, достигших таких больших успехов даже посреди ужасного кризиса30. Закон об иностранных колониях был тотчас предложен и утвержден; начали набирать колонистов из солдат, граждан и вольноотпущенников. Затем одно неожиданное предложение следовало за другим: пораженный Рим каждый день слышал о новом проекте Цезаря. Диктатор хотел отвести течение Тибра, чтобы осушить Понтинские болота; застроить все Марсово поле, которое должно было быть перенесено к подошве Ватиканского холма; построить театр, который, оконченный Августом, был назван театром Марцелла и грандиозные развалины которого стоят до сих пор; поручить Варрону основать повсюду в Риме обширные библиотеки; прорыть Коринфский перешеек; провести дорогу через Апеннинские горы; построить большой порт в Остии; дать огромные работы предпринимателям и рабочим и собрать все законы в один свод31. Все эти проекты, естественно, должны были быть выполнены, когда завоевание Парфии доставит нужные средства, и служили перед публикой оправданием великого предприятия.
Но Цезарь на этот раз ошибался, думая, что такое изобилие грандиозных идей ослепит Италию. Космополитическая чернь столицы могла предаваться химерическим надеждам, если ей обещали колонии и работу; но средние классы оставались в дурном настроении вследствие финансового кризиса, конца которого никто не предвидел. Что касается оскорбленных в своих республиканских чувствах и все еще страшившихся социальной революции высших классов, то они спрашивали себя, не сошел ли Цезарь с ума, и насмехались даже над серьезными реформами, например, над реформой календаря32. Вместо удивления перед его великими проектами находили удовольствие в негодовании на шумную клику мужчин и женщин, окружавших диктатора. Чтобы найти необходимые на парфянские войны деньги, Цезарь был принужден продать конфискованные у побежденных имения, общественные земли, на которых нельзя было основать колоний, и земли храмов33. Эти поспешные продажи принесли особенную пользу его друзьям, почти даром получившим огромные земельные угодья. Значительное имение, конфискованное во время войны, было дано также Сервилии34; некоторые вольноотпущенники, много центурионов, военных трибунов и генералов из армии Цезаря нажили себе большие состояния. В том числе молодой германский раб Ликин, которого Цезарь поймал на ростовщичестве среди его товарищей по рабству и которому дал значительный административный пост, где тот сделался одним из самых ловких его помощников.
Цезарь не мог воспрепятствовать этому грабежу, чтобы не слишком раздражать своих приближенных; но его враги воспользовались таким удобным случаем для нападок на него, для порицания всех его действий и проектов. Особенно враждебно они относились к парфянской войне, бывшей с этих пор краеугольным камнем всей политики Цезаря35. Разве безрассудный завоеватель Галлии не причинил уже достаточно бед Республике своей ненасытной жаждой побед? Неужели после того, как ему была дана столь большая власть, позволить ему покинуть Республику, еще полную беспорядка, для того, чтобы пуститься в опасное приключение?
Недовольство охватывало все классы, и Цезарь все более и более раздражался, теряя то самообладание, которое до сих пор никогда ему не изменяло. У него вырывались неосмотрительные слова, что Республика теперь существует только по имени и что Сулла был очень глуп, сложив с себя диктатуру36. Lex municipalis был утвержден народом, но страдал многими недостатками от поспешности; в спутанном и противоречивом его фрагменте, дошедшем до нас37, совершенно нет ясности и отчетливости официального римского документа. Другие предприятия Цезаря обнаруживают такую же поспешность. Цезарь поручил чеканку монеты и финансовое дело восточным, вероятно египетским, рабам38; он допустил рабов и вольноотпущенников на все общественные должности; он сделал выговор народному трибуну Понтию Аквиле за то, что тот не встал однажды, когда Цезарь проходил перед скамьей трибунов39. Он легко разражался бранью и сильными упреками. Он сердился, как только видел, что недостаточно соблюдаются его законы, особенно самые нелепые, например, законы о роскоши, и, чтобы заставить их соблюдать, начинал спешные гонения на мелочи. Но, с другой стороны, он горячо отрицал, что стремится к царской власти или тирании; он неоднократно раздражался против тех, которые выказывали желание провозгласить его царем. И, однако, он так сильно мучился желанием иметь наследника, что в завещании, сделанном по возвращении из Испании и перед отъездом в Парфию, назначил опекунов для ребенка, который мог у него родиться, и усыновил Октавия, племянника своей сестры40. Однажды, когда два трибуна сняли с его статуи диадему, возложенную неведомой рукой, он пришел в бешенство и сказал, что они хотели нанести ему оскорбление41. Трудно узнать, действительно ли он возымел намерение основать в Риме династию, аналогичную династиям азиатских монархий, или он остановился на этой идее мимоходом, вероятно под влиянием Клеопатры, не решаясь ни окончательно принять ее, ни тем более отбросить навсегда. Его враги во всяком случае имели интерес распространять слух, что он хотел сделаться царем. Этот слух циркулировал; подозрение было рождено, оно занимало всех, возбуждало надежды, страхи, злобу всякого рода и запутывало и без того уже трудное положение.
Посреди этого смятения Цезарь все свои мысли направлял к одному — к войне против Парфии. Видя в этой войне средство выйти из всех затруднений, думая, что если он с победой вернется из Парфии, он будет господином положения благодаря славе и завоеванным сокровищам, он собирал деньги, делал большой склад оружия в Димитриаде, приготовлял план войны, и послал вперед в Аполлонию Кая Октавия с его учителями и шестнадцатью легионами, отчасти составленными из новобранцев. Много молодых людей, побуждаемых нищетою, поступило на военную службу в надежде обогатиться парфянским золотом.
Таким образом, во второй половине 45 года левое и правое крыло партии Цезаря, умеренные и крайние, глухо боролись вокруг диктатора; но крайние постоянно выигрывали почву, потому что лучше других понимали, что без завоевания Парфии их партия рано или поздно кончит тем, что не будет более госпожой положения и что ради этой высшей необходимости нужно пожертвовать всем, даже конституционными вопросами, соединив всю власть в руках Цезаря. Иначе было невозможно вести с энергией и успехом столь трудное предприятие. Отягощенный долгами искатель приключений Долабелла являлся теперь постоянно рядом с диктатором. Сам Антоний, устав искупать после двух лет нищеты и неизвестности услуги, оказанные им в 47 году делу порядка, кончил тем, что присоединился к партии, казавшейся наиболее сильной.
Его отпадение было серьезным ударом для котерии умеренных цезарианцев, ибо Антоний пользовался большим влиянием во всей партии Цезаря за великие услуги, оказанные в качестве генерала во время галльской и междоусобной войн. Скоро затем, в конце 45 года, котерия умеренных потерпела удар, еще более тяжелый и почти непоправимый. Цезарь решил воспользоваться данным ему после Мунды правом рекомендации комициям магистратов, предоставив народу только возможность утверждать их. Это было смертельным ударом для всех тех (а они были очень многочисленны), кто с упорством до последнего момента надеялся, что Цезарь откажется от этой огромной власти. Что же останется от Республики, если один человек будет в состоянии распределять все должности? Какое различие будет между Цезарем и царем, если все граждане должны будут ожидать всех почестей от его доброй воли? Сделанный им выбор мог только увеличить печальное впечатление в высших классах. Если диктатор постарался дать вознаграждение консервативным цезарианцам, назначив преторами двух самых выдающихся членов их котерии — Брута и Кассия, — то еще более щедро он наградил Антония. Антоний был выбран товарищем Цезаря по консульству, а два его брата, Кай и Луций Антоний, были сделаны один претором, а другой народным трибуном. Это было настоящее нашествие фамилии Антониев на Республику. Другой выбор, еще более скандальный, увеличил негодование. Цезарь, намеревавшийся скоро отправиться в Парфию, хотел назначить в качестве consul sufectus на время своего отсутствия своего фаворита Долабеллу, который не был даже еще претором. Вожак революционной партии на время отсутствия Цезаря становился одним из руководителей Республики! Но на этот раз очень странный случай спутал расчеты Цезаря и Долабеллы. Чувствуя за собой поддержку общественного мнения, Антоний, желавший удовлетворить свою ненависть к Долабелле и, может быть, старавшийся также щадить своих прежних друзей, принадлежавших к правому крылу, объявил в заседании Сената 1 января 44 года, что в качестве авгура он воспрепятствует комициям собраться для утверждения Долабеллы. Цезарь уступил общему недовольству и не стал настаивать.
Смятение дошло до высочайшей степени. Все более и более раздражаемые высшие классы удалились от Цезаря, образовав вокруг него пустоту, а маленькая шайка жадных до денег и власти искателей приключений воспользовалась этим, чтобы заставить Сенат и народ вотировать ему в первых числах 44 года еще более необычайные почести. Из Цезаря сделали почти бога, перенеся в Рим один из самых отвратительных восточных обычаев. Посвятили храм Jovi Julio; изменили в июле имя месяца квинтилия; предоставили ему право быть погребенным в померии и иметь охрану из сенаторов и всадников42. Если он не был царем по имени, то он был им в действительности. Знаменательным было и то, что когда Сенат явился сообщить о предоставленных ему почестях, он принял его, не вставая с места43. Он, впрочем, назначал сенаторами людей всякого рода и даже галлов и хотел назначить начальником конницы на 44 год, когда Лепид должен был уехать в свою провинцию, своего племянника Кая Октавия, которому было всего восемнадцать лет. Следовательно, Цезарь открыто нарушал самые древние и самые уважаемые традиции и смело переносил из литературы и философии в политику то революционное презрение к почтенному прошлому Рима, которое воодушевляло тогда молодое поколение писателей и мыслителей.
Однако росту почестей соответствовало прогрессивное ослабление авторитета. Постоянно принимая новые почести, новые полномочия, диктатор становился все менее и менее способным пользоваться ими и делать более и более уступок своим консервативным противникам. Его положение, особенно великий проект завоевания Парфии, принуждало его к этому противоречию, столь несогласному с идеей большинства историков о диктатуре Цезаря. Если он нуждался для этой войны в полноте власти, то он должен был также стараться не оставлять в Риме слишком много врагов при своем отъезде и быть поддерживаемым, насколько возможно, благоприятным общественным мнением. К несчастью, продолжение исключительных полномочий раздражало и задевало слишком много лиц. Не будучи в состоянии отказаться от этой власти, Цезарь старался смягчить это раздражение уступками всякого рода, клонившимися даже к разрушению престижа государства. Озабоченный недовольством, давшим себя почувствовать, когда он присвоил себе право назначения всех магистратов, он смягчил свое решение и попытался вызвать перемену, заставив Луция Антония, как кажется, в начале 44 года предложить очень странный lex de partitione comitiorum, удваивавший число квесторов с тем, чтобы половина их выбиралась народом, а другая половина предлагалась комициям Цезарем sine repulsa. Этот же самый закон, может быть, устанавливал также, чтобы половина народных трибунов и плебейских эдилов предлагалась Цезарем, а половина избиралась народом; чтобы оба консула предлагались Цезарем, а курульные эдилы выбирались народом44. Таким образом, права народа отчасти были уважаемы, а Цезарь со своей стороны мог бы по своей воле распределять должности своим друзьям. Без сомнения, также в угоду консерваторам был предложен lex Cassia, по которому Цезарь должен был восстановить число древних патрицианских фамилий, многие из которых угасли.
Кроме того, он не только не обнаруживал более ненависти к помпеянцам, но дал им в последние месяцы полную амнистию. Он допустил их в Италию и возвратил вдовам и сыновьям убитых часть конфискованного имущества45. Он до такой степени был любезен с ними, что несколько даже стал пренебрегать своими прежними сторонниками в трудные времена его жизни46. Напрасно Гиртий и Панса побуждали его не быть доверчивым47; он распустил всю свою охрану, включая и испанских рабов; он хотел, чтобы в его прогулках его сопровождали только ликторы48. Предупрежденный, что в разных местах Рима происходят ночные собрания, что о нем дурно говорят и что подготовляется, может быть, заговор, он удовольствовался изданием эдикта, в котором говорил, что он обо всем осведомлен, и произнес к народу речь, в которой советовал всем злословившим его вперед молчать49. «Я предпочитаю смерть жизни в качестве тирана»50, — сказал он однажды Гиртию и Пансе.
Он делал всем всякого рода обещания, возможные и невозможные51. Он не старался даже останавливать более грабеж общественной казны, которому предавались его друзья у него на глазах52. Диктатура шла, таким образом, колеблющимся и старческим шагом, почти столь же слабая в своих уступках и средствах, как и старое республиканское правительство. Многие из его ветеранов получили земли у Волатерр и Арретия, территория которых, конфискованная, но потом возвращенная Суллой ее старым владельцам, была вновь отобрана Цезарем в пользу государства. Много других получили земли в разных местах Италии и были сделаны членами сословия декурионов или членами муниципальных аристократий, реорганизованных по lex Julia в разных городах Италии, в Равенне, Ларине, Капуе, Суэссе, Калатии, Казилине, Сипонте53. Но отыскивание остатков домена шло медленно, так как комиссары были засыпаны рекомендациями могущественных лиц: большинство ветеранов поэтому должно было еще удовольствоваться данными им обещаниями54. Заморские колонии не имели успеха: известное число колонистов, кажется, отправилось в Лампсак55 и к Черному морю56; но приготовления относительно Карфагена и Коринфа делались все медленнее57, и пришлось оставить мысль о колонии в Эпире.
Цезарь конфисковал там часть земель города Буфрота, не заплатившего ему штрафа, наложенного во время войны. Но Аттик, бывший в числе собственников Буфрота, лишенных их имений, заставил действовать стольких лиц своей партии и умел так хорошо говорить, интриговать и маневрировать, что Цезарь отменил декрет о конфискации под условием, что Аттик уплатит штраф, наложенный на жителей Буфрота. Финансист, никогда не занимавший государственной должности, оказался могущественнее диктатора; но продолжение дела было еще любопытнее. Цезарь продолжал приготовления для колонии, так что Аттик и Цицерон, много поработавший для своего друга в этом деле, несколько обеспокоенные, принуждены были попросить объяснений. Цезарь, не желавший, чтобы знали об его отказе от основания колонии в угоду одному из самых крупных римских плутократов, просил их держать дело в тайне: он посадит на корабли своих колонистов, и, когда они будут в Эпире, он пошлет их в другое место, хотя еще не решил, куда именно58. Вот к каким средствам прибегал властитель мира! Ему не удалось даже устранить столкновение между Антонием и Долабеллой, когда первый, в качестве авгура, воспрепятствовал собранию комиций, на котором Долабелла должен был быть избран как consul suffectus. Всемогущий диктатор был сам захвачен в сеть рекомендаций, услуг, одолжений, любезностей, которая охватывает все торговые общества, где деньги являются высшей целью жизни, и не мог порвать эти невидимые нити.
Но все уступки ни к чему не приводили. Недовольство возрастало59. В положении дел было противоречие, которое не могло быть разрешено никакой человеческой силой и которое должно было стать роковым для Цезаря. В то время, как Цезарь своим проектом завоевания Парфии старался оправдать продолжение своих чрезвычайных полномочий, этот самый проект увеличивал у многих, особенно в высших классах, отвращение к его диктатуре. С беспокойством спрашивали, что будет, когда он вернется победителем? Не будет ли он тогда самодержавным господином Республики? В то время, как Цицерон старался убедить себя, что экспедиция Цезаря окончится, подобно экспедиции Красса, поражением, другие очень боялись военного гения этого человека, всегда одерживавшего победы, и старались распространить подозрение и недоверие к его намерениям. Ходили странные слухи: говорили, что Цезарь хочет жениться на Клеопатре, перенести метрополию римского государства в Илион или Александрию60, а после завоевания Парфии сделать большую экспедицию к гетам и скифам и вернуться в Италию через Галлию61. Клеопатра, кажется, возвратилась в Рим в конце 45 года, и это подтверждало первый из слухов. Ужасный скандал еще более возбудил умы. 26 января 44 года, в то время как Цезарь проходил по улицам, несколько человек из простонародья приветствовали его именем царя. Два народных трибуна, которых он уже бранил по поводу диадемы, приказали заключить в тюрьму некоторых из этих крикунов. Цезарь был раздражен: он утверждал, что сами трибуны побудили этих людей кричать, чтобы набросить на него подозрение в монархических тенденциях; а когда оба трибуна с неудовольствием выслушали его упреки, он приказал особым законом сместить их и изгнал из Сената к большому скандалу для общества, для которого трибун был всегда самым священным из должностных лиц62.
Наконец, в первой половине февраля63 Сенат и народ назначили Цезаря пожизненным диктатором64. Это было последней и самой важной мерой, принятой в виду скорого отъезда Цезаря на парфянскую войну. Эта мера должна была дать ему огромную и прочную власть, в которой он нуждался для выполнения столь трудного предприятия, и снять с него заботу о переменчивости римской политики. Но пожизненный диктатор — ведь это монарх в действительности, если не по имени! Чтобы смягчить впечатление этого настоящего государственного переворота и успокоить народ, имевший род суеверного ужаса перед монархией, Цезарь, по-видимому, в согласии с Антонием разыграл во время праздника Луперкалий, происходивших 15 февраля, общественную пантомиму. Антоний явился перед Цезарем, председательствовавшим на празднике, с короной и сделал попытку возложить ее на голову. Цезарь отказался, Антоний настаивал; Цезарь повторил свой отказ более энергично и был приветствуем сильными аплодисментами; после этого он приказал записать в календарь, что в этот день народ предлагал ему царский венец и что он отказался. Но такая ложь вызвала очень сильное негодование65.
И, однако, в то время как долги продолжали тревожить Италию, а средний класс находился в страшно затруднительном положении, италийское и римское простонародье волновалось смутными революционными мечтами, которые с каждым днем все более и более устрашали класс собственников. Думали, что Цезарь своими колониями и парфянской войной возвратит золотой век; что тирании богачей и вельмож настанет конец и начнется новое и лучшее управление. Воспоминания о великой народной революции ожили до такой степени, что некто Ерофиль, уроженец Великой Греции, по профессии ветеринар и, без сомнения, полусумасшедший, выдавая себя за внука Мария, сделался очень популярен. Его избирали своим патроном муниции, колонии ветеранов, коллегии рабочих; он даже образовал вокруг себя двор и осмелился обращаться как с равными с Цезарем и знатью. Цезарь, все более и более слабый и боявшийся раздражить народ, не осмеливался уничтожить его; он удовольствовался его высылкой из Рима66.
1. Caesar, B. C., III, 31-33.
2. Sueton., Caes., 52.
3. App., B. C., II, 107.
4. Dio, XLIII, 33; C. I. L., I2, p. 28.
5. См. Cicero, F., IX, 17.
6. См. Dio, XLII, 54; App., B. C., II, 94; Cicero, F., XIII, 3; XIII, 5; XIII, 7; XIII, 8.
7. Cicero, A., XII, 8.
8. Sueton., Caes., 76; Dio, XLIII, 28 и 48; Cicero, F., VI, 8, 1. Schmidt, B. W. C., 263.
9. Мы видим доказательство этого в рассказе Плутарха (Ant., 13) о Требонии, см. Cicero, Phil., II, XIV, 34. См. также упоминание о предвещаниях, неблагоприятных для Антония, Cicero, F., VI, 2, 2.
10. Sueton., Caes., 52.
11. Cicero, A., XIII, 50, 1; XIII, 51, 1.
12. Cicero, F., XIII, 4; XIII, 5; XIII, 7; XIII, 8.
13. Schmidt, B. W. C., 268.
14. Schmidt, B. W. C., 271.
15. Cicero, A., XIII, 28.
16. Cicero, A., XII, 51; XIII, 2; XIII, 26, 2; XIII, 27, I.
17. Cicero, A., XIII, 27, 1. Isti обозначает Оппия и Бальба, как доказывает другое место Цицерона, XIII, 2, 1.
18. Dio, XLIII, 32.
19. Возражения, сделанные Моммзеном по поводу родства Порции (Hermes, XV, стр. 99 сл.), мне кажутся серьезно опровергнутыми Bynum'ом, B., 33.
20. Plut., Brut., 6; Cicero, A., XIV, 1, 2.
21. Dio, XLIII, 44-45.
22. Isidor., XV, I, 71; Strabo, III, II, I. О вероятном исправлении этого текста Страбона см. C. I. L., II, p. 152.
23. C. I. L., II, 462.
24. C. I. L., II, 538.
25. Sueton., Tib., 4. Kromayer (Hermes, XXXI, стр. 10 сл.), по моему мнению, доказал, что только эти две колонии, называвшиеся Julia paterna, были основаны Цезарем после второй испанской войны для своих ветеранов.
26. Plut., Ant., 13.
27. Plut., Ant., 13; Cicero, Phil., II, XIV, 34.
28. Cicero, A., XIII, 40, I.
29. App., B. C., II, 110; Nicol. Damasc., 23.
30. Plin., H. N. . XIV, 15, 97.
31. Plut., Caes., 58.
32. Plut., Caes., 59.
33. Dio, XLIII, 47.
34. Sueton., Caes., 50.
35. Cicero, A., XIII, 31, 3 показывает нам это недовольство высших классов; чтобы успокоить его, Цезарь написал Оппию и Бальбу, что отправится в Парфию только после окончательного устройства государства.
36. Sueton., Caes., 77.
37. По поводу странного стиля большого фрагмента, дошедшего до нас от этого закона (C. I. L., I, 206), и поспешной компиляции, бывшей тому причиной, см. Nissen в Rh. Museum, XLV, стр. 104 сл.
38. Sueton., Caes., 76.
39. Sueton., Caes., 78.
40. Sueton., Caes., 83.
41. Sueton., Caes., 79.
42. Dio, XLIV, 5.
43. Sueton., Caes., 78.
44. Dio, XLIII, 51; Cicero, Phil., VII, VI, 16; см. Stobbe в Philol., XXVII, стр. 95.
45. Sueton., Caes., 75.
46. Nicol. Damasc., 19.
47. Velleius Paterculus, II, 57.
48. App., B. C., II, 107, см. Sueton., Caes., 86.
49. Sueton., Caes., 76.
50. Velleius Paterculus, II, 57.
51. Dio, XLIII, 47.
52. Dio, XLIII, 47.
53. См. Zumpt., C. E. I, 304-307.
54. Это следует из Аппиана, B. C., II, 125; 133; 139.
55. App. B. C , II, 137
56. Сипои: Strabo, XII, III, 11. См. монеты: Head, Historia nummorum, Oxford, 1887, стр. 435; также Гераклея, как можно предположить из Страбона, XII, III, 6. См. Zumpt, C. E., I, 317.
57. См. App., Pun., 136; Zumpt, C. E., I, 318.
58. Cicero, A., XVI, 16, a, b, c, d, e, f.
59. См. F., Cicero, VII, XXX.
60. Sueton., Caes., 79; Nicol. Damasc., 20.
61. Plut., Caes., 58.
62. App., B., C., II, 108; Sueton., Caes., 79.
63. Lange, R. A., III, 470.
64. Dio, XLIV, 8; App., B. C., II, 106.
65. Dio, XLIV, 11; App., B. C., II, 109; Plut., Caes., 61; Plut, Ant., 12; Sueton., Caes., 79; Velleius, II, 56. Эта сцена произвела такое сильное впечатление, что о ней идет речь во многих местах «Филиппик» Цицерона. См. особенно Cicero, Phil., II, XXXIV, 85-87, и Columba, Il Marzo del 44, a Roma, Palermo, 1896, стр. 9.
66. Nicol. Damasc., 14; Val. Max., IX, 15, 2; Cicero A., XII, 49, 1.
Контакты