Контакты
Контакты
Первая ошибка и первый успех Цезаря в Галлии, — Переговоры с гельветами. — Эмиграция гелъветов, — Первые операции Цезаря. — Сражение на берегу Соны. — Думнориг. — Битва при Иври. — Результат битвы при Иври. — Мир с гельветами. — Цицерон в изгнании в Фессалонике. Тирания Клодия. — Война против Ариовиста. — Паника при Весонтионе. — Первая победа Цезаря. — Закон Габиния против капиталистов.
Зная, что переселявшиеся гельветы готовы тронуться в путь, Цезарь ускорял свой отъезд из Рима. Управление обеими Галлиями неожиданно выпало ему на долю в феврале прошлого года: в течение всего своего консульства он был до такой степени занят политической борьбой и интригами, что не имел времени собрать сведения о Галлии, прочитать книги путешественников, посоветоваться с купцами и политическими деятелями, бывшими в сношениях со свободными галлами через Галлию Нарбоннскую. Таким образом, он направился в Галлию без всякого определенного плана, плохо зная страну и ее жителей1. Без сомнения он решил применить к Галлии приемы Лукулла и Помпея и пользоваться всеми случаями и всеми предлогами войны, чтобы обогатиться и доказать Риму, что он ловкий дипломат и хороший полководец. Но он не знал еще, в какой мере предприятие это окажется возможным и чего оно потребует от него. Во что действительно превратилась внешняя и внутренняя римская политика, как не в ряд счастливых импровизаций? Цезарь на собственный риск следовал бы в Галлии только общему закону. Лукулл имел успех, имел его и Помпей; Цезарь надеялся, что и он будет иметь его.
Первой из этих импровизаций была война с гельветами. При своем отъезде из Рима Цезарь, несомненно, имел о переселении гельветов представления, распространенные в политическом обществе Рима в 62 г. Дивитиаком, послом эдуев и глашатаем той политической части Галлии, которая имела основания противиться этому движению. Гельветы, по этим представлениям, хотели завладеть Галлией и стать во главе обширной коалиции галльских народов; в данный момент они ограничиваются вторжением в Провинцию, чтобы войти в Галлию по самой короткой дороге, но со временем они могут сделаться опасными даже для Италии, если под их военной гегемонией возникнет большая кельтская империя2.
Судя о движении гельветов по доставленным Дивитиаком сведениям, Цезарь поспешно выехал из Рима, как только узнал о том, что гельветы действительно тронулись в путь: опасность была чрезвычайно велика; нельзя было терять ни минуты. Хотя об этом вторжении знали уже давно, Цезарь, однако, позволил захватить себя врасплох с одним легионом в Нарбоннской Галлии и тремя легионами под Аквилиеей на другом конце Цизальпинской Галлии. Он тотчас послал аквилейским легионам приказ присоединиться к нему. Путешествуя день и ночь, он быстро прибыл в Женеву, где, вероятно, думал найти враждебные действия уже начатыми.
К его великому изумлению, между 5 и 8 апреля3 к нему явилось посольство гельветов, объявившее ему, что часть их народа желает выселиться в Галлию4, уводя мужчин, женщин и детей, и просило у него позволения пройти через Провинцию. В этих просьбах не было ни вызова, ни угрозы, но Цезарь, предубежденный эдуями и видя в гельветах орду, с нетерпением желавшую броситься на Галлию, заподозрил тут коварство. Он просил несколько дней на размышление, давая понять, что готов согласиться5. Едва послы удалились, как он с бывшими при нем легионом и некоторым числом рекрутов стал укреплять между Женевским озером и Юрой те места, где легко перейти через Рону6. По-видимому, он ожидал серьезного нападения после отказа, который решил дать на просьбы гельветов, если принимал столько предосторожностей. Но в этом Цезарь также ошибался. Отрицательный ответ был сообщен гельветам 13 апреля, и страшного нападения не последовало. Гельветы не сделали никакой попытки к вторжению в Провинцию7.
Они, напротив, попросили у секванов позволения перейти горы через Эклюзский проход (Pas del’Ecluse). Без труда получив это позволение, они немедленно все вместе: мужчины, женщины и дети, приблизительно 150 000 человек8, взяв на три месяца припасов и нагрузив на свои повозки небольшое количество ценностей, отправились по направлению к Юре под предводительством старого вождя, по имени Дивикон.
Первая опасность, которой боялись римляне — вторжение в Провинцию, — исчезла, и Цезарь потерял первый удобный случай для начала войны. Вторая опасность, возвещенная эдуями, опасность Галльской империи, которую якобы хотели основать гельветы, все же оставалась.
Цезарь, нуждавшийся в немедленном выполнении какого-нибудь блестящего предприятия, решил преследовать гельветов в Галлии и теперь же начать войну с этой будущей империей. Предлог, если не повод, легко можно было отыскать: он находился, конечно, в связи с отношением к эдуям. Эдуи смотрели на эмиграцию гельветов как на угрозу себе, а сенат дал приказ правителю Нарбоннской Галлии защищать эдуев. Однако прежде всего нужны были средства для ведения этой войны. Четырех легионов было недостаточно. Оставив Лабиена для защиты Роны, Цезарь быстро возвратился в Цизальпинскую Галлию и в то время, как он ожидал три легиона, уже вызванных им с их зимних квартир в Аквилее, набрал два новых легиона. Потом с пятью готовыми легионами он перешел Женеврский перевал (Mont Genevre), спустился к Куларону (совр. Гренобль) и быстро пошел на север к границе Провинции. По соседству с местом, где позднее возник Лион, к нему присоединился Лабиен с оставленным в Женеве легионом. Вероятно, к началу июня Цезарь с шестью легионами и вспомогательными войсками, т. е. приблизительно с 25 000 человек9, перешел границу Провинции и вступил на галльскую территорию, следуя по левому берегу Арара (совр. Соны)10.
Он пришел в благоприятный момент. В эти два месяца гельветы медленно перешли через территорию секванов и, вступив на территорию эдуев, дошли до Соны, намереваясь перейти ее, вероятно, возле Макона (Macon). Но потому ли, что они действительно занимались грабежом, или потому, что враги солгали на гельветов по соглашению с Цезарем, среди галльских племен началась искусная агитация. Как только проконсул перешел границу, к нему отправили послов с просьбой о помощи разные галльские народы; аллоброги, жившие за Роной, амбарры, эдуи и даже секваны, которые, однако, позволили гельветам перейти через их территорию11. Законный предлог для войны был найден. Цезарь, опираясь на сенатское постановление в пользу эдуев., потребовал от них хлеба и 4000 всадников и, не теряя времени, опрометчиво бросился в войну. Его план был — захватить гельветов, начавших переправляться через Сону, в то время, как они были заняты этой медленной и трудной операцией. Большими переходами, не останавливаясь ни на минуту, Цезарь направился к Макону. Когда он был уже возле него, он сделал последнее усилие и форсированным маршем послал вперед в качестве авангарда три легиона. Но он слишком рассчитывал на медлительность гельветов. По прибытии трех легионов на левом берегу оставался только небольшой арьергард. Уничтожить его было легко. Но так как этот успех не имел никакого значения12, то Цезарь в один день перебросил всю свою армию на противоположный берег и бросился преследовать гельветов, направлявшихся к северо-западу через неровную местность современного Шароле13.
Цезарь воображал, что останавливает в самом начале обширное и опасное движение кельтских народностей, которое со временем могло принять размеры движения кимвров и тевтонов. Он с закрытыми глазами шел в ловушку, ловко расставленную консервативной партией эдуев, и совершил одну из величайших ошибок своей политической карьеры. Гельветы вовсе не намеревались основывать Галльскую империю. Напротив, таково было намерение эдуев, которым римляне и Цезарь в своем неведении о положении дел в Галлии слишком наивно верили. Цель экспедиции была совершенно другая. Цезарь прибыл в Галлию в критический момент, когда вся нация была занята опасностью гораздо большей, чем эмиграция гельветов, — германской опасностью, олицетворяемой Ариовистом.
Разделенная целые столетия на большое число независимых, крупных и мелких, республик, самые могущественные из которых вели непрерывные войны; смущаемая в то же время в каждой республике ожесточенной борьбой партий, очень часто возбуждавшей распри между государствами14, Галлия в годы, предшествовавшие прибытию Цезаря, была взволнована и возмущена более обыкновенного долгой борьбой между эдуями и секванами, оспаривавшими друг у друга в непрерывных войнах Сону и ее богатые таможенные пошлины15. Несколько лет тому назад во время одной из этих войн побежденные эдуями арверны и секваны обратились к царю свевов, Ариовисту. Они просили у него помощи, обещая ему взамен этого землю в Галлии. Ариовист во главе своих германцев перешел Рейн и помог секванам и арвернам разбить эдуев.
Но последствия этой германской победы по сю сторону Рейна оказались важнее, чем предполагали секваны и арверны. Утвердившись раз в Галлии, Ариовист не довольствовался более уступленными ему землями. Он призвал массу свевов из своей страны и с помощью многочисленной армии, пользуясь разделением и слабостью галльских государств, кончил тем, что мало-помалу приобрел над всей Галлией верховенство, которое не замедлили найти невыносимым16. Коалиция галльских народов сделала попытку освободить страну. Но Ариовист победил ее17 и, сделавшись после этой победы еще более могущественным18, принудил эдуев платить ему дань19. Он стал угнетать самих секванов, своих прежних союзников, открывших ему ворота Галлии20.
В последние 14 лет угроза германского владычества с центром на Рейне все увеличивалась. Еще важнее было то, что великая национальная опасность вместо прекращения борьбы между галльскими партиями — между партией, которую можно назвать аристократической и консервативной, и партией народной и плутократической, — обострила ее. Уже несколько поколений старая галльская знать входила в долги и беднела, подобно римской знати во времена Гракхов. Этой все возрастающей нуждой своего класса воспользовалось небольшое число более ловких и смелых знатных с целью приобрести большое политическое могущество и собрать неизмеримые богатства. Одни накопляли большие богатства в землях и капиталах, другие монополизировали сбор пошлин и налогов и давали деньги взаймы. Все они, благодаря большому числу своих должников, своих клиентов, своих слуг, благодаря подаркам, делаемым беднякам, старались приобрести почти монархическую власть в древних аристократических республиках21. По всей Галлии эти демагоги-миллионеры, старавшиеся, подобно Крассу, Помпею и Цезарю, при помощи народных масс установить личное управление, боролись с консервативной знатью, пытавшейся сохранить вместе с традиционными учреждениями свое прежнее влияние. Борьба была так ожесточенна, что обе партии были несогласны даже в великом национальном вопросе о германской опасности.
Обе они отдавали себе отчет в том, что та из них, которой удастся вытеснить за Рейн Ариовиста, приобретет влияние, достаточное для утверждения своего могущества на много лет. Но естественно, что так как каждая хотела эксплуатировать этот вопрос в свою пользу, они не могли согласиться относительно политики, которой должно было следовать для освобождения Галлии. Консервативная знать, особенно знать эдуев, рассчитывала для изгнания Ариовиста на помощь Рима и с некоторого времени при посредстве Дивитиака интриговала в Риме, чтобы побудить Сенат вмешаться в галльские дела22. Народная же, или плутократическая, партия, опиравшаяся на массы и являвшаяся их представительницей, рассчитывала освободить Галлию одними галльскими силами без иностранного вмешательства, говоря, что если призвать римлян против Ариовиста, то первые станут на место Ариовиста, от чего не получится никакой выгоды. Но гак как самые влиятельные и цивилизованные галльские государства слишком упали духом и были слишком разделены, то она обратилась к наиболее варварским и воинственным галльским народам, надеясь воспользоваться ими для изгнания свевов23. Эмиграция гельветов случилась кстати для вождей этой партии. Они обещали дать, мы не знаем в какой части Галлии, землю гельветам, чувствовавшим себя слишком тесно в своей стране, чтобы потом иметь их в качестве союзников в войне против свевов, которых гельветы разбивали уже несколько раз.
Так как каждая партия предпочитала успеху своих противников продолжение положения дел, которое все считали плачевным, то могущество Ариовиста утверждалось, в то время как партии спорили друг с другом о лучшем средстве его ниспровержения. Романофильская партия одержала крупный успех, когда ей удалось заставить римский Сенат вотировать знаменитое сенатское постановление в пользу эдуев. Но к концу двух лет ей еще не удалось привести его в исполнение, и национальная партия обвиняла ее в измене интересам Галлии. Национальной партии в свою очередь удалось побудить гельветов поднять оружие против Ариовиста, но в течение трех лет различные затруднения препятствовали эмиграции двинуться в путь. Интриги романофильской партии, вероятно, не были чужды этим затруднениям. Последняя в это самое время изобрела в Риме «гельветскую опасность». В сущности, ни та ни другая партия не была достаточно сильной, чтобы распространить свое влияние на всю Галлию и увлечь ее за собой в войну за освобождение. Страшный беспорядок царствовал во всей стране, и тяжесть этой борьбы, разделявшей не только народы и классы, но и семейства, доказывается тем фактом, что вождь национальной партии, эдуй Думнориг, был братом Дивитиака, вождя романофильской партии.
Однако после больших усилий и в результате трех лет работы национальная партия достигла того, что принудила гельветов выйти из своих гор. В начале 58 года, когда началась гельветская эмиграция, как прелюдия к войне с Ариовистом, национальная партия, казалось, на мгновение сделалась госпожой положения. Во всей Галлии была большая радость; но она была непродолжительна. Ловко эксплуатируя невежество и смелый дух нового проконсула, романофильская партия направила Цезаря против гельветов и этим одним ударом изменила положение дел в свою пользу.
Не смея противиться Риму и не будучи в состоянии покинуть гельветов, национальная партия оказалась теперь в величайшем затруднении; несмотря на свое раздражение против Цезаря, вожди ее очень быстро поняли, что пока надо хитрить, скрывать свое недовольство, выиграть время и пользоваться невежеством проконсула и той силой, которую давала им их популярность, чтобы незаметно вмешаться между противной партией и Цезарем и косвенным образом прийти на помощь гельветам. Действительно, обе партии поспешили засвидетельствовать свою дружбу к Риму. Сам Думнориг явился в римский лагерь и согласился оплачивать кавалерийский корпус, который должны были доставить эдуи, при условии командования им, намереваясь таким образом оказать услуги своим друзьям, гельветам. Его популярность была так велика, что романофильская партия не осмеливалась предупредить Цезаря о его действительном положении.
Таким образом, Цезарь устремился преследовать гельветов в обширную страну, ни людей, ни областей которой он не знал, не подозревая, что этой войной он делается с самого начала подозрителен и ненавистен массе галлов, у которых он грубо отнимал очень древнюю надежду. Он даже и не думал о том, что одна часть его свиты, составленная из эдуев, идет с ним только для того, чтобы изменить ему. Война, начатая так безрассудно, скоро приняла необычный оборот.
Гельветы, спешившие окончить свое переселение в возможно лучших условиях, не хотели ссориться с Римом. Как только они узнали, что римский полководец перешел Сону, они отправили к нему посольство, во главе которого стал лично Дивикон, с целью представить самые успокоительные уверения и самые разумные предложения. Дивикон утверждал, что гельветы, несмотря на несправедливое нападение, которому они подверглись на берегу Соны, не хотят войны. Он объявил, что они готовы поселиться на землях, которые им укажет Цезарь. Но для Цезаря, еще обманутого интригами эдуев, эти уверения были слишком успокоительны и вместо того, чтобы успокоить его, только увеличили его подозрение. Можно ли считать искренними эти предложения, сделанные гельветами? Не следует ли, опасаться, что они намерены основать великую Галльскую империю? Он отвечал им упреками за войны, которые они некогда вели с Римом, объявил, что не доверяет им, и требовал от них заложников, обещая только тогда воздержаться от нападения. Дивикон отвечал, что гельветы имеют привычку брать, а не давать заложников, и прервал переговоры24. Война между Римом и гельветами с этих пор была официально объявлена.
Но и на этот раз враждебные действия не последовали тотчас же, как можно было бы думать. Гельветы, все еще желавшие избежать войны, продолжали свой путь, готовые защищаться, но не нападать. Цезарь, знавший, как опасна была бы неудача, следовал за армией гельветов на расстоянии пяти или шести миль, не решаясь нападать, но выжидая удобного случая25, которого гельветы ему не давали. Две недели обе армии следовали друг за другом на небольшом расстоянии, и между ними были только легкие кавалерийские стычки, в которых всадники Думнорига легко давали себя разбивать26. Однако гельветы направлялись к северу, к Бибракте, и Цезарь, преследовавший их, должен был удалиться от Соны, по которой до сих пор получал продовольствие. Скоро провиант, взятый из Макона на вьючных животных, стал истощаться. Припасы, обещанные эдуями, не подходили, и знать эдуев с трудом находила предположения для объяснения этого замедления.
Цезарь сперва возымел подозрения, потом рассердился и, наконец, стал производить расследование. Из намеков одного, из признаний другого он начал замечать ловушку, в которую попал в своем ослеплении: политическое положение Галлии стало для него выясняться. Он узнал, что если у эдуев аристократическая партия во главе с Дивитиаком была расположена к римлянам, то демократическая партия была им враждебна, и что ее вождь Думнориг согласился оплачивать кавалерию и командовать ею только с целью помочь гельветам; он узнал, что Думнориг, благодаря своему богатству и своей популярности, влиял на сенат эдуев и препятствовал хлебу доходить до назначения, с целью погубить предприятие Цезаря.
Положение сразу оказалось чрезвычайно затруднительным. Цезарь не смел казнить Думнорига, страшась слишком раздражить эдуев, но он понимал, что, преследуя таким образом гельветов и не давая им сражения, он лишает мужества своих солдат и делается игрушкой предателей. Только блестящая победа могла бы изменить положение вещей. Как раз в этот самый день разведчики донесли ему, что гельветы остановились лагерем приблизительно в двенадцати километрах, у подошвы горы, вершину которой они не догадались занять и на которую можно подняться по дороге, противоположной той, по которой шли враги. Это был так долго ожидаемый удобный случай. Цезарь решил послать вперед Лабиена с двумя легионами занять ночью гору, а самому с остальной армией двинуться в путь несколько позднее и, следуя по той же дороге, как и гельветы, на заре подойти к их лагерю и атаковать их, еще спящих, в то время как Лабиен должен был напасть на них с вершины горы. План был остроумен и тщательно выполнен. Лабиен отправился вовремя; Цезарь, послав вперед отряд разведчиков под командой старого солдата, некоего Публия Консидия, ночью в назначенный час тронулся в путь со своими легионами. Он должен был быть очень неспокоен и взволнован во время этого ночного марша, готовясь выполнить свой первый стратегический опыт в таких критических обстоятельствах с почти истощенным провиантом, со столькими изменниками, по необходимости терпимыми им в своем лагере, и с легионами, почти потерявшими мужество. Действительно, мгновенного беспорядка было достаточно, чтобы уничтожить так хорошо приготовленный удар. На заре после тяжелого ночного перехода Цезарь уже был в виду лагеря гельветов, как вдруг прискакал Консидий с известием, что гора занята не Лабиеном, а гельветами. Что же такое произошло? Неужели Лабиен был уничтожен? Устрашенный Цезарь поспешно возвратился назад и, найдя удобную позицию на холме, расположился там со своими легионами в боевом порядке в ожидании атаки.
Только несколько времени спустя, когда солнце было уже высоко на небе и все вокруг было спокойно, он опять послал разведчиков. Он скоро узнал, что Консидий ошибся, что Лабиен занял гору и напрасно ожидал прихода и атаки Цезаря; тем временем гельветы спокойно ушли27.
Положение делалось критическим. Армия имела припасов только на два дня. Двигаясь таким образом вперед, обе армии пришли на высоту Бибракте (Mont Beauvray вблизи Autun), богатой столицы эдуев, находившейся приблизительно в 28 километрах к западу от линии пути. Цезарь, вынужденный необходимостью, решил повернуть к Бибракте, чтобы запастись там съестными припасами. Он готовился уже сделать необходимые распоряжения, как вдруг гельветы бросились на легионы и начали битву на том месте, где теперь находится деревня Иври (Ivry)28. Дивикон, узнав, что только случай спас гельветов от ужасной гибели, без сомнения, не захотел иметь более римлян у себя в тылу и, чтобы отбросить их, решил дать им битву29.
Может быть также, что он не мог более сдержать пыла своих солдат. Как бы то ни было, Цезарь, остановив немного врагов своей кавалерией, едва имел время расположить на склоне холма на правой стороне от дороги тремя линиями четыре легиона ветеранов, а выше поставил два новых легиона и вспомогательные войска, приказав им охранять багаж и приготовлять место для лагеря. Фаланги гельветов уже приближались, атакуя легионы с фронта. Битва началась. Но скоро, после короткой схватки, гельветы отступили, повернули тыл и бросились бежать.
Дивикон, бывший ловким и хитрым тактиком, выработавшимся, подобно вождю буров, в постоянных войнах, расставил ловушку ученому римскому генералу, изучавшему греческие руководства по военному делу, но не имевшему опытности. Атака на фронт и отступление были хитростью, чтобы заманить римлян к подошве холма и уничтожить их30.
Цезарь, не имевший в этой первой битве своего позднейшего хладнокровия, попал в ловушку. Он думал, что атака на фронт его армии была серьезной, и, когда гельветы начали отступать, приказал солдатам спуститься с холма и преследовать врага. Едва они спустились, как Дивикон двинул колонну в 15000 боев и тулингов на правый фланг римлян. Фаланга, притворно бежавшая, сделала полуоборот и возобновила нападение. Римляне были атакованы с фронта, теснимы с фланга и угрожаемы с тыла с такой стремительностью, что Цезарь не мог послать оставшимся на вершине холма легионам приказ тотчас же идти на помощь. Что произошло тогда в ужасной свалке, трудно отдать отчет по спутанному и противоречивому рассказу Цезаря31, по-видимому, желающего что-то скрыть, если по крайней мере не хотят допустить, что писатель, обыкновенно столь ясный и точный, является неясным в рассказе о своем первом крупном военном деле просто по небрежности.
Вероятно, что оба новых легиона со страхом смотрели сверху на схватку, не решаясь без приказания идти на помощь; что Цезарю удалось вывести своих солдат из низины на какую-нибудь крепкую позицию, где они могли оказать сопротивление натиску, но потеряли много людей; и что гельветы удалились, считая, что нанесли достаточно сильный удар. Неясность рассказа была бы тогда искусственной для скрытия мало блестящего результата победы. Действительно, Цезарь принужден был позволить ночью врагу сняться с лагеря и спокойно продолжать свой путь к легионам, не оставив в его руках пленных. Сам он по причине большого числа убитых и раненых, усталости и также сильного впечатления, произведенного на его солдат ужасной схваткой, принужден был три дня оставаться на поле битвы32. Гельветы, таким образом, вполне успели в своем намерении.
Но Цезарь не мог остановиться на этой неудаче. Он решил снова преследовать врагов и отомстить как угодно, когда, к счастью для него, гельветы стали просить мира. Утомленные длинным путем и испуганные, может быть, своей победой, они, без сомнения, страшились, что Рим заставит их дорого заплатить за этот успех, и решили заключить мир с Цезарем, изъявив готовность вернуться на свою прежнюю территорию. Цезарь, обрадованный этим предложением, без риска и позора избавлявшим его от опасной войны, на этот раз поставил очень мягкие условия. Он не только приказал аллоброгам дать гельветам большие запасы хлеба, чтобы они могли приступить к обработке земли и прожить до следующего года, но, ввиду упорного несогласия боев вернуться на родину, приказал эдуям уступить им часть собственной территории. Таким образом, Цезарь мог прийти к соглашению с гельветами за счет галлов33 и украсить отчет, сделанный им Сенату, выставив победой неопределенный результат войны34. Гельветы возвратились домой, кроме небольшого отряда упорствующих, которые желали продолжать эмиграцию и направились к Рейну; но они без труда были уничтожены галлами во время пути.
Итак, гельветы устрашились не Цезаря, а Рима. Если бы в день, следовавший за битвой, они напали на утомленную и испуганную римскую армию, то могли бы навсегда спасти Галлию от римского владычества. Дивикон имел в своей власти в течение двадцати четырех часов судьбу Европы; но, удовольствовавшись остановкой Цезаря на одно мгновение, невежественный варвар последовал своей дорогой. Цезарь счастливо отделался от опасности, в которую попал так легкомысленно. К несчастью, этот отрицательный успех не мог его удовлетворить, потому что он нуждался в какой-нибудь блестящей победе для поднятия своего престижа в Италии, где дела его партии шли очень плохо.
Во время войны против гельветов стали обнаруживаться первые результаты демократической революции; но они очень отличались от предположений, делаемых всеми, — как самим Цезарем, так и его противниками. Он ошибся, думая, что после его отъезда Помпей и Красс, благодаря равнодушию широких слоев общества, будут в состоянии управлять республикой, без труда навязывая свою волю консерваторам, не имевшим более вождей, Сенату, с этих пор совершенно парализованному, и комициям, предводимым Клодием. Привычное равнодушие высших классов, которых не могли вывести из их апатии ни внутренние кризисы, ни войны, ни великие политические проблемы, после его отъезда пришло к концу благодаря несправедливости, причиненной одному человеку, — благодаря изгнанию Цицерона. Это любопытный и многозначительный факт. В эту бурную эпоху каждый день совершались несправедливости, не менее важные, чем эта, и на них никто не обращал внимания. Клодий для успеха своего преследования великого писателя сильно рассчитывал на это моральное равнодушие. Но, напротив, на этот раз, к великому изумлению всех, когда прошло первое удивление, общество возмутилось, увидя, что Цицерон покидает Италию, что его дом на Палатине сожжен, его виллы разграблены, а изгнание постановлено без всякого процесса в силу привилегии или личного закона, т. е. простым большинством комиций, присвоивших себе судебные функции и без всякого соблюдения юридических принципов лишивших великого писателя его родины и его имущества за преступление, которого он не совершал.
Это была чудовищная несправедливость; Рим был бы навсегда обесчещен, если бы не сумел поправить ее. Негодование, особенно в высших классах, было очень живо; и было бы весьма интересно знать, почему среди стольких других несправедливостей, переносимых с холодным цинизмом, эта взволновала всех. Потому ли, что жертвой был знаменитый человек, любимый и вызывавший удивление? Потому ли, что его преследователь был человек, ненавидимый самими богачами? Потому ли, что публика в этом случае обнаруживала все свое раздражение, накапливавшееся благодаря стольким другим несправедливостям, которые она имела слабость или трусость переносить? Крупные проявления коллективной психологии еще таинственны и темны.
Как бы то ни было, в то время, как Цицерон удалялся в свое печальное изгнание, на него были обращены все взоры, и удивление перед ним в Италии среди сенаторов и всадников все возрастало. Первая демонстрация в его пользу, такая же несущественная, как и молчаливая, произошла, когда Клодий пустил в продажу имущество изгнанника. Никто не явился для его покупки35. Затем последовали другие демонстрации разного рода. Всякий удобный случай был хорош, чтобы засвидетельствовать почтение изгнаннику. Много богатых граждан предоставили в его распоряжение свои имения, чтобы он ни в чем не нуждался, оказавшись наполовину разоренным и принужденным вместе со своей семьей жить на приданое Теренции36.
К несчастью, в то время как Цицерон вызывал к себе уважение среди богатых классов, его преследователь, этот удивительный авантюрист из знатной фамилий, этот наглый и исступленный юноша без страха и совести, всегда готовый по своему характеру и привычке господствовать над общей трусостью, если не с помощью своего ума, который был невысок, то благодаря своей дерзости, сумел воспользоваться исключительным положением, в котором он находился лицом к лицу с Сенатом и консервативной партией без вождей и без храбрости.
Неприкосновенный в качестве трибуна, очень популярный благодаря своему хлебному закону, распоряжающийся, при посредничестве Секста, бесплатной раздачей хлеба, вождь выборных банд, господствовавших в комициях, тесно связанный с обоими консулами, которым он предоставил пятилетнее управление провинциями, Клодий начал применять и даже преувеличивать на свой собственный счет методу Цезаря, эксплуатируя особенно внешнюю политику для добывания себе денег. Он выступил с необычайной дерзостью, дав возможность бежать сыну Тиграна, которого Помпей поместил в доме одного сенатора, чтобы он жил там как в тюрьме. Армянин хорошо заплатил ему, но оскорбление Помпея было тяжело, и все спрашивали себя, что же предпримет завоеватель Сирии. Некоторые даже начинали надеяться, что вожди народной партии поссорятся между собой37. Но Помпей, желавший мира, не выказал гнева; и трибун продолжал свою политику с еще большей дерзостью, продавая во всех частях империи38 царства, привилегии, жречества и делаясь господином Рима.
Какое влияние могли произвести на столь могущественного и дерзкого человека платонические манифестации общественного мнения? Человек, подобный Клодию, не испугался бы, если бы богатым классам удалось вовлечь в агитацию средний класс и наименее испорченную часть народа. Если бы даже общества откупщиков, коллегии писцов или свободных чиновников республики, большое число муниципий и италийских колоний и даже некоторые общества рабочих вотировали постановления, мы сказали бы теперь — резолюции, в пользу Цицерона39, то Клодий и тогда выпустил бы свою добычу только после ожесточенной политической борьбы. Друзья Цицерона понимали это так хорошо, что принялись ухаживать за Сенатом и Помпеем, самым консервативным и впечатлительным из трех вождей демократической партии. На Красса, не перестававшего быть врагом Цицерона со времени сделанных при заговоре Катилины разоблачений, нельзя было рассчитывать.
Мало-помалу несправедливость, причиненная одному человеку, вызвала ужасный политический кризис, взволновавший все государство. Так как не являлось никакого покупателя на землю, на которой стоял дом Цицерона, то Клодий приказал купить ее подставному лицу и, чтобы затруднить ее возвращение прежнему владельцу, предполагал выстроить там портик и маленький храм Свободы40. Со своей стороны друзья Цицерона первого июня внесли в Сенат проект призвать его обратно, а когда Клодий через одного трибуна наложил на него вето41, они отомстили, произведя большие демонстрации в честь его брата Квинта, возвратившегося из Азии. Они побудили также Сенат постановить, что он более не будет рассматривать никаких дел, пока ему не позволят заняться Цицероном42. При выборах они предполагали употребить все усилия, чтобы провести большое число сторонников изгнанника.
В это время человек, бывший предметом такой горячей борьбы в Италии, тщетно томился и изнывал в Фессалонике43 (совр. Салоники). Все было ему противно; он не имел более вкуса ни к чему, даже к работе, даже к тому, что обыкновенно он всего более любил: к книгам и путешествию. Он не хотел более никого видеть, ни друзей, ни родных. Все свое время он проводил, строя и разрушая надежды на возвращение, осаждая своих друзей письмами, то жалуясь на них всех и сокрушаясь, то умоляя их действовать и оживая духом, то с тем, чтобы снова впасть в отчаяние и снова успокоиться44. Времена изменились, и роль Рутилия Руфа ему не нравилась. Но консерваторы делали все возможное, чтобы использовать вопрос о его возвращении, как если бы он был новый Рутилий Руф и знатная жертва не личной ненависти, прикрытой политическим предлогом, но дерзости всей народной партии. Таким образом они надеялись отомстить за поражения, понесенные в прошлом году. Варрон и другие друзья Цицерона старались не только побудить Помпея предложить возвращение, но и пытались, пользуясь этим политическим кризисом, заставить развестись его с Юлией и покинуть партию Цезаря45. Вообще, политическое положение Италии к середине 58 года было таково, что должно было серьезно заботить Цезаря. К несчастью, сейчас же после войны с гельветами галльские дела также сложились неожиданным образом.
После заключения мира Цезарь одно время мог думать, что маленькая война с гельветами будет иметь очень великие и благоприятные последствия для римских интересов. Он видел, что вокруг него, под его председательством и без всякого старания с его стороны, собирается общее собрание всей Галлии, concilium totius Galliae. Почти все народы по собственной инициативе отправили к нему депутации. Эти депутации не только принесли Цезарю поздравления, но явились с жалобами на Ариовиста и с просьбой у него помощи против германского царя. Факт был многозначителен. Уже не политическая партия одного народа, как в войне против гельветов, а вся Галлия без различия партий и национальностей объявляла теперь себя готовой вступить в римскую клиентеллу и обращалась к Риму за помощью в разрешении столь важного вопроса ее национальной политики. Нельзя было больше сомневаться; галльское собрание было доказательством, что война с гельветами в один месяц увеличила престиж Рима среди галлов более, чем все переговоры и совещания Сената в течение стольких лет.
Но Цезарь не замедлил заметить, что положение было не так благоприятно, как казалось. Был торжественный и решительный момент в истории Галлии и всего мира, когда этот великий галльский совет собрался под председательством представителя Рима. Очень вероятно, что тогда впервые Цезарь обозрел в совокупности политическое положение Галлии и отдал в то же время себе отчет в истинной цели, которую преследовали своим движением гельветы. Этот существенный факт, важность которого до сих пор ускользала от него, показал, что истинным противником римского влияния в Галлии были не гельветы со своим старым вождем Дивиконом, а Ариовист. Было очевидно, что римский проконсул не может приобрести в Галлии того верховенства, которое позволило бы ему под разными предлогами извлекать много денег у свободных кельтских республик, если он не очистит Галлию от конкурента, явившегося из Германии и игравшего уже ту роль, которой он домогался. Но представляя себе политическое положение Галлии, Цезарь должен был сознать страшную ошибку, совершенную его нападением на гельветов, этот мужественный народ, также желавший разбить Ариовиста. Этой несчастной войной он лишил себя союзника, который мог быть ему очень полезен в войне с германским владычеством, и оказал значительную услугу германскому царю, т. е. своему противнику. Он оттолкнул от себя могущественную национальную партию и народные массы всей Галлии, раздраженные против него и романофильской партии. Он, наконец, скомпрометировал престиж Рима в Галлии и участь войны против Ариовиста, которая была неизбежна, если Цезарь хотел ввести кельтские республики в сферу римского влияния.
В действительности не из удивления к Риму вся Галлия отправила к Цезарю посольство с просьбой о помощи против германского царя. Этот поступок был отчаянным усилием романофильской и консервативной партии использовать для своей выгоды положение, созданное войной против гельветов. Неудача гельветов, бывшая следствием интриг эдуев перед Цезарем, возбудила ненависть всего галльского народа против этой партии до такой степени, что последняя поняла, что ей остается только одно средство спасения: немедленно побудить Цезаря ниспровергнуть господство Ариовиста. Если Цезарь остановится после заключения мира, то народ поверит вожакам национальной партии, обвинявшим эдуев и всю аристократическую партию в измене галльскому делу и в оковании рук Галлии цепями германского владычества путем остановки гельветов. Если, напротив, Цезарь отбросит за Рейн свевов, то эта партия могла бы утверждать, что она послужила национальному делу лучше своих противников, и приобрести в победоносном проконсуле прочную поддержку своей власти. Следовательно, не теряя времени, нужно было побудить Цезаря начать эту войну.
Цезарь не замедлил заметить, что настойчивые и почтительные просьбы галльских представителей имеют вид настоящих требований. Войной с гельветами он уже оттолкнул от себя могущественную национальную партию и народные массы; теперь, если он не уничтожит Ариовиста, романофильская партия сама обратится против него, и он окажется со своей маленькой армией как бы затерянным посреди Галлии, ненавидимый всей нацией и без поддержки со стороны какой-нибудь партии. Как мог бы он долго держаться в Галлии при таких условиях? Война против Ариовиста одна могла дать ему престиж, который он надеялся получить после войны с гельветами. К несчастью, эта война не была из тех, которые без большой опасности можно было импровизировать в несколько недель. Дело шло о нападении в отдаленной стране без хорошей операционной базы и с небольшой армией в шесть легионов на врага, возбужденного великими победами, и, по слухам, очень многочисленного. Цезарь не мог рассчитывать на лояльную поддержку галльской нации, от которой зависело продовольствие. В Галлии была целая партия националистов, желавших видеть гибель Цезаря. То, что произошло в войне с гельветами, показывало, как велико было затруднение. Наконец — и это было особенно опасно в случае несчастья — существовало также препятствие юридического характера: Ариовист в прошлом году был объявлен другом и союзником римского народа, и нельзя было сослаться ни на какой повод к войне.
Цезарь никогда не находился в подобном затруднении. Для него дело шло о риске всем приобретенным в долгой борьбе и всем тем, на что он надеялся в будущем. В случае поражения он не мог бы долго держаться в Галлии, и его положение в Риме было бы безвозвратно погублено. Но со свойственной ему ясностью воззрений и быстрой решительностью Цезарь понял невозможность избежать этого испытания. Он решил идти навстречу опасности, импровизируя, как только мог лучше, эту вторую войну.
Прежде всего нужно было найти предлог для нее. Он начал с приглашения Ариовиста посетить его, так как он хотел с ним говорить46. Приглашение было высокомерным, и варвар, естественно, отвечал, что если Цезарь нуждается в нем, то сам может прийти к нему для желаемого разговора. Цезарь отказался сделать это и просил оказать разные уступки в пользу эдуев и секванов. Ариовист, уже раздраженный первым приглашением, отказался, и Цезарь объявил тогда, что уполномочен объявить ему войну в силу пресловутого декрета в пользу эдуев. Наученный, однако, предшествующей войной, Цезарь не хотел подвергаться по пути недостатку в съестных припасах или измене. Он занял Весонтион (совр. Безансон), самый большой и богатый город секванов, организовал провиантскую службу, о которой должны были заботиться эдуи и секваны, а вместо Думнорига начальником кавалерии назначил Публия Красса, сына Марка. Но когда все казалось готовым, явилось новое затруднение.
Солдаты, уже бывшие под впечатлением кровавой битвы с гельветами и опасностей, испытанных в предшествующей войне, были испуганы рассказами весонтионских жителей и торговцев о германцах и Германии и в последний момент отказались выступить. Как, говорили они, будучи столь малочисленными, нападать на такого страшного врага? Как продовольствовать армию в неизмеримых лесах и диких пустынях этой непроходимой страны? Страх пробудил в них даже совестливость: эта война против царя, объявленного Сенатом другом и союзником, несправедлива, и боги не допустят, чтобы она имела счастливый исход47. Цезарь должен был собрать своих офицеров и солдат, опровергать и возбуждать их самолюбие, объявляя, что если другие не имеют храбрости, он пойдет один с десятым легионом. Этот-то по крайней мере не боится!
На следующий день армия выступила к долине Рейна. После семидневного похода она пришла в долину (совр. Тура (Thur) и через немного времени оказалась в виду армии Ариовиста. Цезарь, знавший, что Ариовист ожидает подкреплений, тотчас предложил ему битву; но Ариовист в течение многих дней отказывался, говоря своим солдатам, чтобы сделать их терпеливее, что пророчицы запрещают сражаться до новолуния48.
В это время он довольствовался тем, что угрожал сообщениям Цезаря с эдуями и секванами, занимал своих солдат кавалерийскими стычками, засадами и вылазками, не вступая в решительный бой. Одна из этих засад, однако, удалась слишком хорошо и едва не окончилась, без сомнения, вследствие ошибки Цезаря, взятием одного из двух лагерей, между которыми Цезарь вынужден был разделить свою армию, чтобы более легко продовольствовать ее49. Неясно, что случилось потом. Может быть, Ариовист понадеялся на свои силы или он не мог уже более сдерживать солдат, утомленных долгим ожиданием. Достоверно то, что, когда Цезарь на следующий день выстроил своих солдат вне лагеря, Ариовист принял битву. Правое крыло римской армии разбило линию неприятельского фронта; но левое крыло было не в состоянии выдержать удар и начало уже подаваться, в то время как Цезарь, находившийся на правом фланге, не заметил этого. По счастью, Публий Красс, бывший в стороне вместе с кавалерией, понял опасность и дал приказ третьей линии резерва двинуться на помощь. Опыт войны с гельветами принес свою пользу. Римляне выиграли битву. Ариовист стремительно бежал за Рейн, отказываясь от всех своих проектов на Галлию. Германское владычество в Галлии было разрушено.
Именно эту победу над Ариовистом, а не победу над гельветами нужно рассматривать как первый политический и военный успех Цезаря, успех важный потому, что этой битвой он дал Риму, на известное по крайней мере время, тот род верховенства, который мы теперь назвали бы протекторатом над отдельными галльскими республиками и которым до сих пор пользовался Ариовист. Это верховенство еще нельзя было сравнивать с великими азиатскими завоеваниями Лукулла и Помпея, но оно могло сделаться в руках Цезаря полезным орудием для наполнения своей собственной кассы и для сбора денег с целью воздействия на итальянскую политику. Но в данный момент Цезарю не было времени ни заниматься Галлией, ни как-нибудь использовать свою победу: он удовольствовался посылкой своих шести легионов под начальством Лабиена на зимние квартиры в область секванов и тотчас же возвратился в Цизальпинскую Галлию.
Дела в Риме шли очень плохо. В Италии вовсе не подозревали важности событий, происходивших в Галлии, и вследствие этого никто ими не интересовался. Все занимались только Цицероном, и интерес к нему все возрастал, по мере того как борьба между его друзьями и Клодием становилась ожесточеннее. Партия Цицерона имела блестящий успех на выборах: оба консула, Публий Корнелий Лентул и Квинт Цецилий Метелл, были расположены к Цицерону так же, как семь преторов из восьми и восемь трибунов из десяти50. Общество, очевидно довольное, надеялось, что этот результат ускорит желанное возвращение, тем более, что Помпей после выборов дал обещание возбудить этот вопрос перед Сенатом51. Но Клодий не был человеком, способным так легко падать духом, и, зная, как легко испугать Помпея, Сенат и весь политический мир, начал в дерзких речах нападать на Помпея. Потом во главе своих банд он стал разгонять все собрания сторонников Цицерона и кончил тем, что вывесил на дверях Сената начало своего закона, запрещавшего впредь заниматься этим делом52. Испуганный Помпей, не будучи в состоянии обратиться к Крассу, не желавшему ничего делать, думал просить помощи у Цезаря; но Клодий, все более и более наглый, угрожал сжечь его дом и убить его самого53. Пользуясь бездеятельностью обоих консулов, он во главе своих банд терроризировал весь Рим. Общество могло протестовать, сколько хотело, против изгнания Цицерона; политический мир слишком боялся страшного трибуна и был в полной его власти. Помпей кончил тем, что заперся у себя в доме и никуда не выходил54. В Сенате никто более не осмеливался сделать какое-нибудь предложение; только один друг Цицерона рискнул на это, и то очень робко. Чтобы избежать запрещения, прибитого Клодием на сенатских дверях, Секст попытался включить случай с Цицероном в более общую формулу, где он не был назван55, не из этого ничего не вышло. Клодий, пользуясь растерянностью своих противников, освятил на месте дома Цицерона маленький храм Свободы, поместив туда в качестве статуи богини, по крайней мере так рассказывает Цицерон, статую одной куртизанки из Танагры56. Чтобы приобрести себе расположение народа, он начал раздавать ему хлеб, покупая его повсюду в Италии и тратя на эти покупки деньги, привезенные Помпеем, которые должны были послужить для приведения в исполнение аграрного закона Цезаря57.
Все эти вызовы довели до отчаяния Помпея, который, желая показать Риму, что он, а не Клодий, господин Республики, решился послать Секста к Цезарю просить его согласия на обратный призыв Цицерона58. Он отвлек от Клодия консула Габиния и побудил его образовать отряд сторонников для сражения с бандами Клодия59. Он поручил также восьми народным трибунам предложить 29 октября закон о возвращении Цицерона60. В угоду Помпею трибуны согласились; но в то же время, чтобы не ссориться со своим ужасным товарищем, включили в закон оговорку, совершенно его уничтожавшую, именно, что ни одна часть их закона не должна решать или отменять вопроса, который другой закон запрещает решать или отменять61.
Среди такого беспорядка никто не заботился о предприятиях Цезаря, и падение германского владычества в Галлии не произвело никакого впечатления. Цезарь понял, что для привлечения к нему италийского общества его победы не послужат ни к чему и что возвращение Цицерона принесет ему более пользы. Поэтому он дал на него свое согласие62. Но этого было еще недостаточно для решения такого запутанного вопроса. Клодий, решившись идти на крайние средства, чтобы помешать неизбежному, замыслил самый безумный из способов: он обратился против Цезаря и сделал предложение консерваторам об уничтожении законов Цезаря путем объявления их недействительными по пресловутым ритуальным мотивам, уже выдвигавшимся Бибулом63.
Трибунство Клодия окончилось 9 декабря, но его было достаточно, чтобы повергнуть Рим в состояние, близкое к безумию. В демократической партии был раздор. Помпей не доверял Крассу. Красс ненавидел Помпея. Клодий и Помпей были в открытой войне. Оба консула были несогласны друг с другом: в то время как Пизон оставался другом Клодия, Габиний перешел на сторону Помпея. Общественные дела были совершенно заброшены. Сенат не занимался более никакими делами. Красс ничего не делал. Помпей только во все вмешивался. Аграрный закон Цезаря, за который столько сражались прошлый год, не был применен. Один только консул Габиний обнаруживал некоторую деятельность, проведя антиплутократический закон, запрещавший италийцам давать деньги взаймы вне Италии, с целью принудить капитал оставаться на полуострове и уменьшить процент в пользу должников64. Между тем Цицерон все еще оставался в изгнании.
В заседании Сената 1 января 57 года наконец рассмотрели вопрос об его возвращении65. Некоторые сенаторы были достаточно смелы, чтобы заявить, что закон Клодия не является таковым и что, следовательно, нет необходимости в издании нового закона для его уничтожения. А раз закон не имеет силы сам по себе, то достаточно пригласить Цицерона возвратиться. Но Помпей, более благоразумный, дал перевес мнению, что лучше не становиться в оппозицию к комициям из-за юридических пустяков и добиться утверждения закона66. Дело шло просто о неважной формальности, потому что закон был бы утвержден без труда. Но не подумали об упорстве Клодия. Когда 25 января 57 года закон о возвращении Цицерона был внесен в комиции для обсуждения, Клодий, хотя и был теперь только простым гражданином, явился во главе своих банд препятствовать его утверждению. Схватка была так ожесточенна, что весь Форум был залит кровью. После битвы нужно было его мыть губками67.
1. Это следует из хода войны и признания самого Цезаря, который неоднократно говорит, что принужденный по прибытии на место действовать, он не знал самого важного — точного положения дел. См. B. G. II 4, 1; I, 15, 3, III, 7, 1; IV, 20, 4
2. Cicero, A., 1, XIX, 2: «Senatus decrevit... legati cum auctoritate mitterentur, qui adirent Galliae civitates darentque operam, ne eae se cum Helvetiis jungerent». Это место письма является чрезвычайно важным для истории завоевания Галлии; оно открывает нам исходную точку галльской политики Цезаря. См. приложение в конце этого тома.
3. См. Rauchenstein F. C., p. 50.
4. Раухенштейн F. C., p. 43, как мне кажется, доказал, что вопреки утверждению Цезаря, гельветы выселились не все.
5. По основаниям, изложенным Раухенштейном F. C., 51, я следую версии Диона, XXXVIII, 31-32, отличающейся от версии Цезаря, B. G., 1, 7. Что касается источников Диона, то мне кажется, что Micalella в своей прекрасной работе Les sources de Dion pour les Guerras de Cesar dans les Gaaules, Lecce, 1896, окончательно доказал, вопреки мнению Геллера и Раухенштейна, что Дион следовал не «Комментариям» Цезаря, а другому писателю, рассказ которого существенно отличается от рассказа Цезаря и является часто более вероятным.
6. Napoleon III, J. C., II, 48 сл., по-видимому, правильно исправляет рассказ Цезаря об этой работе, B. G. 1, 8. См. Dio, XXXVIII, 31.
7. Цезарь, B. G. 1, 8, говорит о попытках, предпринятых гельветами, силой добиться пропуска. Очевидно, дело идет об отдельных и неважных случаях. Цезарь рассказывает о них, чтобы представить гельветов наступающими. Если бы гельветы хотели вторгнуться в Провинцию, защищаемую тогда только одним легионом, то легко бы достигли этого благодаря своему численному превосходству.
8. Цезарь, не говоря этого прямо, старается уверить (B. G. 1, 29), что эмигрантов было 360000. Plut., Caes., 18, и Strabo, IV. 3, (193) дают приблизительно те же цифры. Один Орозий, VI, VII, 5, говорит, что их было 157000. Эта цифра более вероятна. Rauchenstein, F, C., 44 указал, что 360 000 человек с припасами на три месяца составили бы линию более чем в 90 километров и что Цезарю при желании легко было бы атаковать ее, чего он не сделал. Впрочем, сам Цезарь (B. G., 1, 20) говорит, что 110 000 людей возвратились в Швейцарию. Мы увидим, что потери гельветов во время войны не были очень значительны.
9. Так как только небольшое количество выселилось к северу, а другая группа осталась на территории эдуев, то можно предполагать, что при выступлении их было приблизительно 150000 человек. Rustow H. K. C., 3, считает в легионах Цезаря по 3000 человек; но это относится к последним годам войны. При начале легионы должны быть несколько более многочисленными. Предполагая в них по 4000 человек, получим в шести легионах 24000 солдат, к которым надо прибавить до тысячи вспомогательных войск и 4000 присоединившихся к ним всадников эдуев.
10. Таково мнение von Goler’а, которому Раухенштейн, F. C. 67 сл., делает стратегические возражения, неопровержимые, если допустить, что гельветы хотели идти к югу в область сантонов (совр. Saintonge). Тогда непонятно, как Цезарь, бывший на юге и желавший перерезать им дорогу, поднялся к северу до высоты совр. Макона, вместо того, чтобы направиться к северо-западу. Но правильно ли это? Не следует ли, напротив, допустить, что гельветы шли к северу? См. приложение. В этом случае все становится ясно. Цезарь думал захватить их при переправе через Арар. Таким образом, выясняется вопрос о сражении с тигуринами, произошедшем на левом берегу этой реки. Мне кажется невозможным приписывать Лабиену заслугу этой победы, как делают Аппиан, Gall., 15, и Плутарх, Caes., 18. О Лабиене Цезарь очень хорошо отзывается в своих «Комментариях». Эта книга написана в тот момент, когда угрожала гражданская война и когда Цезарь должен был стараться льстить своим генералам. Почему рисковал бы он оскорбить Лабиена, отнимая у него заслугу в маленьком сражении? Справедливо, что текст «Комментариев» не говорит, что Цезарь перешел Рону в Лионе. (B. G., I, X: «In Seguiavos exercitum ducit»). Сегусиавы занимали, как кажется, правый берег Роны; Наполеон III помещает их также на левом берегу лишь для того, чтобы согласовать это место «Комментариев» с необходимостью заставить Цезаря перейти Рону в Лионе. Но не проще ли предположить, что Цезарь, писавший наскоро и через семь лет после событий, допустил неточность и ошибся в имени народа? Таким образом, нет необходимости допустить, как предполагает это Saulcy (Guerre des Helvetes в Revue Archeologique, 1861), что Цезарь, перейдя Рону при Виенне, потом снова перешел Сону в противоположном направлении, что было бы абсурдом.
11. Если по крайней мере опираться на Диона, XXXVIII, 32. Цезарь, B. G. I, 11, не упоминает о секванах.
12. Rauchenstein, F. C., 61, доказал, что это сражение описано Цезарем с некоторым преувеличением, B. G. 1, 12. В действительности оно не лишило гельветов мужества.
13. Heller, в Phil., XXX, 559.
14. Caesar, B. G., VI, 11.
15. Strabo, IV, III, 2 (192).
16. Caesar, B. G., I, 31.
17. Id., I, 44: «Omnes Galliae civitates ad se (seilicet Ariovistum) oppugnandum venisse... ; eas omnes copias uno proelio... superatas esse».
18. Proelium ad Magetobrigam, о котором говорит Дивитиак, B. G., I, 31, вероятно, то самое, о котором Ариовист упоминает в своей речи, цитированной в предшествующем примечании.
19. Caesar, B. G., I, 36.
20. Id., I, 32.
21. См. Caesar, B. G., I, 4; I, 18, VI, 15; VII, 32. Страбон, IV, IV, 3 (197), говорит нам, что большая часть галльских народов жила аристократическими республиками.
22. См. Caesar, B. G., 1, 31.
23. Обо всем этом см. Приложение.
24. Caesar, B. G., 1, 14.
25. Id., 1, 15.
26. См. справедливые замечания Раухенштейна, F. C., 73, о рассказе Цезаря относительно этого похода, B. G., 1, 15.
27. B. G., 1, 21-22. Рассказ вызвал критику и предположения. См.: Lossau J. K. 1, 30, 304; Rauchenstein F. C., 76; Sumpf B. O., 14. Но эта критика, особенно критика Раухенштейна, мне кажется слишком тонкой. Почему невозможно, что гельветы забыли в тот вечер занять гору? Такие неосторожности встречаются во всех войнах. Если бы хитрость не удалась, потому что гора была охраняема, то это вовсе не была бы вина Цезаря, и мало вероятно, чтобы он исказил весь рассказ, рискуя обвинить самого себя, единственно с целью дискредитировать Консидия, как предполагает Раухенштейн. Мне кажется вероятным, что Консидий действительно ошибся и что все произошло, как рассказывает Цезарь, настаивающий на ошибке Консидия, чтобы скрыть свою вину, что он поверил его донесению и потерял свое хладнокровие. Это объяснение имеет еще и ту выгоду, что подтверждает нам то, чему мы имеем много доказательств, именно, что в свою первую войну Цезарь имел еще мало хладнокровия.
28. Как предполагает de Saulcy. См. Phil., XIX, 559.
29. Мне кажется маловероятным, что гельветы атаковали Цезаря, как он говорит (B. G. 1, 23), потому, что, узнав о его желании повернуть к Бибракте, решили, что римская армия потеряла мужество, или потому, что хотели отрезать ему путь. Все показывает, что гельветы хотели прийти к концу своей эмиграции со всеми своими силами и что вследствие этого они избегали завязывать сражение с римлянами. Следовательно, если бы они узнали, что римляне перестают их преследовать, то они, вероятно, оставили бы их идти с миром. Кроме того, если бы они намеревались уничтожить римскую армию, они не стали бы опять продолжать свой путь после битвы; но, как мы увидим, могли бы повторить нападение на следующий день при очень неблагоприятных условиях для Цезаря. Мне кажется, проще видеть повод к битве в неожиданном нападении, которое Цезарь попытался сделать накануне.
30. Rauchenstein, F. C., 83.
31. B. G. 1, 25-26. Цезарь описывает с чрезвычайной ясностью, давая много подробностей, первую половину битвы: атаку, сделанную гельветами на фронт, их отступление, безрассудное преследование, предпринятое римлянами, атаку на фланг, произведенную боями и тулингами. Но это только начало битвы; чтобы сообщить нам об ее ходе и окончании, Цезарь довольствуется пятью словами: «Diu atque acriter pugnatum est». Но в чем состояла эта битва, неизвестно. Цезарь не говорит более о двух легионах, поставленных на вершине холма. Он хочет убедить, что вечером, в то время как часть врагов отступила, но не бежала на холм, римляне овладели лагерем; с ожесточением защищаемым другой частью армии. Он не говорит, однако, что делали гельветы, удалившиеся на холм, в то время как римляне овладели лагерем их товарищей. Возможно ли, что они оставались безучастными? Цезарь сам дает понять, что у него не было пленных, и признается, что враги могли в ту же самую ночь двинуться в свой путь, тогда как он принужден был три дня оставаться на поле битвы. Следовательно, он не преследовал врагов. Но тогда к чему же сводится вся победа? Все это показывает, что эта якобы победа Цезаря была если не настоящим поражением, то по крайней мере неудачей, которую он ловко сумел скрыть. Если бы Дивикон также написал свои комментарии, то мы имели бы совершенно иной рассказ.
32. Caesar, B. G., 1, 26.
33. Условия мира, которые Цезарь, B. G., 1, 27, поставил гельветам, были таковы, что обличают во лжи весь рассказ о войне. Совершенно невероятно, чтобы гельветы возвратились потому, что лингоны по приказу Цезаря не давали им более ничего. Очевидно, что они взяли бы силой то, в чем получали отказ. Кроме того, если Цезарь не только приказал аллоброгам дать им хлеба, но и эдуям дать им земли, то это показывает, что гельветы договаривались о мире и получили хорошие условия. Прибавив к этому, что, как указал Раухенштейн, F. C., 97, мы впоследствии не видим, чтобы Цезарь набирал военные контингенты среди гельветов, можно заключить с известной вероятностью, что гельветы не сдались безусловно, не выдали своего оружия и, быть может, даже не признали римского господства.
34. Рассказ «Комментариев», вероятно, списан с этого рапорта.
35. Cicero, Pro domo, XLI, 107-108; Plut, Cic., 33.
36. Cicero, Post reditum in senatu, IX, 22.
37. Cicero, Pro domo, XXV, 66, A III, VIII, 3.
38. Cicero, Pro Sext, XXVI, 56; XXX, 65 (но очень преувеличенно).
39. Id., Pro domo, XXVIII, 74.
40. Cicero, Pro domo, XXXVIII, 102; XLIII, 111.
41. Id., Pro Sext XXXI, 68.
42. Id., XXI, 68.
43. Id., A., Ill, XV, I.
44. CM. Cicero, F., XIV, 1; XIV, 2; XVI, 4; ad Q., 1, 3; 1, 4; A., Ill, 7; III, 8; III, 9; III, 10; III, 11; III, 12; III, 13; III, 15; 111, 19; III, 21.
45. Plut., Pomp.
46. Dio, XXXVIII, 34. Относительно существенных различий между рассказом Диона и рассказом Цезаря и оснований, по которым рассказ Диона более вероятен, см. Micalella, F. D. 38 сл.
47. Дион, XXXVIII, 35, говорит, что паника обнаружилась между солдатами; Цезарь, напротив, B. G. 1, 39, утверждает, что сперва она возникла между высшими офицерами. Рассказ Диона более вероятен: невозможно, чтобы офицеры имели так мало достоинства и мужества, что обнаружили свой страх перед солдатами; напротив, если допустить, что битва с гельветами была несчастлива для римлян, то очень естественно, что между солдатами разразилась паника. Версия Диона настолько естественнее версии Цезаря, что сам Petsch (Die historische Glaubwurdigkeit der Commentarien Casars vom gallischen Kriege nach gegenwartigem Stande der Kritik. Gluckstadt. I, 1885; II, 1886), всегда склонный верить рассказам Цезаря, допускает, что здесь он искажает действительность. Этот рассказ нам показывает, как склонен был Цезарь прославлять мужество своих солдат и унижать заслуги высших офицеров, почти поголовно принадлежавших к аристократии.
48. Цезарь, B. G., 1, 54, бегло говорит, что Ариовист ожидал подкрепления. Это, конечно, действительный повод, по которому Ариовист откладывал битву; предсказания женщин, о которых Цезарь говорит в 50-й главе, были не поводом, но объяснением, данным солдатам.
49. Эта неудача Цезаря передана Дионом, XXXVIII, 48, и я думаю, что она справедлива, хотя, как доказал Petsch, рассказ о войне у Диона очень запутан. Но если не допустить подобного приключения, то трудно объяснить, почему Ариовист переменил свое намерение. Рассказ Цезаря не совсем ясен. Напр., в 50-й главе он говорит, что однажды после того, как он держал все утро армию в открытом поле для сражения, он отвел ее в свои укрепления. «Тогда наконец, — прибавляет он, — Ариовист повел часть своей армии на приступ к маленькому лагерю, и жестокое сражение продолжалось до вечера. Ариовист кончил тем, что отозвал своих солдат после крупных потерь с обеих сторон». Как видно, здесь идет речь о серьезном сражении, но очень кратко и очень неопределенно. Что делали солдаты маленького лагеря и что солдаты большого? Сделали ли последние вылазку, чтобы атаковать нападающих и заставить Ариовиста вывести другие войска — мы не знаем этого. В следующей главе Цезарь говорит нам, что на другой день он повел свои легионы на вражеский лагерь и что германцы были принуждены принять битву. Что значит это принуждение? Почему германцы не могли оставаться в своих окопах, как в другие дни? Как, с другой стороны, германцы могли построить свои войска в боевой порядок, если Цезарь был так близок от их лагеря? Эта неясность должна, таким образом, что-то скрыть, т. е., вероятно, исход сражения предшествовавшего дня, которое было более серьезно, чем хочет дать понять Цезарь, и которое побудило Ариовиста дать битву.
50. Cicero, Post red. In sen., IX, 22, 23; Ad Qui post red., VI, 15.
51. Id., A., III, XIII, 1; III, XIV, 1.
52. Id., A., III, XV, 6.
53. Cicero, De harusp. Resp., XXIII, 49; Pro domo, XXV, 67.
54. Plut., Pomp., 49; Drumann, G. K., 272 сл.
55. Cicero, A., III, XX, 3.
56. Id., Pro domo, XLIII, 111.
57. Cicero, Pro domo, IX, 23; X, 25.
58. Id., Pro Sexto, XXXIII, 71.
59. Id., Pro domo, XXV, 66-67.
60. Id., A., III, XXIII, 1.
61. Id., 2-3.
62. Dio, XXXIX, 10.
63. Cicero, Pro domo, XV, 40; Drumann, G. R., II, 281.
64. Mommsen, в Hermes, 1899, стр. 145 сл.
65. Cicero, Pro Sext., XXXIII, 72; In Pis., XV, 34.
66. Id., Pro domo, XXVI, 68; Pro Sext., XXXIV, 73, 74.
67. Id., Pro Sext., XXV; Plut., Cic., 33.
Контакты